Мансурова Яна. Проза

 

Мансурова Яна. Проза (группа о моём творчествеhttps://vk.com/yasura)

 

Моя автобиография.

 

Читатель, я хочу рассказать о себе. Но не сухо, не казённым языком дат, имён и диагнозов. Я хочу рассказать то, что думаю о своей жизни, о своей судьбе и вещах, с которыми сталкивалась. То, что интимно, сокровенно. И что действительно наболело во мне.

Итак. Я родилась в городе Ульяновске в 1988 году. Родилась, как говорят у нас в семье, «с приключениями». Мама рожала меня в 36 лет. Беременность была лучшей в её жизни, без проблем. Но, видимо, из-за каких-то опасений по поводу своего возраста и риска не доносить мама решила на шестом месяце лечь-таки на сохранение в роддом. И вот тут началось… Как гласит мудрая пословица, «не было печали, — купила баба порося»…

Начну с того, что наши врачи часто вообще не думают головой, а перестраховываются от греха подальше. Мама была молодой цветущей женщиной в свои 36. Но это не помешало лекарям назначить ей переливание донорской плазмы. Зачем? Якобы возраст серьёзный, кислородное голодание может начаться у плода, ну и всё в таком духе. Запугали маму, она и согласилась, хотя сама медик и прекрасно понимала, что это всё не нужно.

Далее по списку… Когда стали ей делать это самое переливание, первый пузырёк с плазмой был вроде нормальный. А второй медсестра поставила и ушла, не удосужившись даже посмотреть, что жидкость в нём какая-то зеленоватая… Мама с первой же каплей почувствовала себя плохо. Медсестру не дозвалась, хорошо ещё, что сама пережала трубку. Но всё равно было поздно. Отравили нас с ней этими переливаниями. И только спустя 11 лет выяснилось, что в той синюшной плазме ей   занесли гепатит С.

После этого у неё начались роды. Но теперь уже другие врачи решили, что рожать на шестом месяце ей рано. А посему роды загасили, накачав маму препаратами так, что я у неё в животе даже шевелиться перестала.

Сейчас вот я думаю: может быть, я родилась бы здоровой тогда, пусть и так рано. Или, возможно, последствия были б не такими серьёзными. А врачи продержали меня в отравленной среде ещё месяц, пока у мамы уж совсем не начал разлагаться желчный пузырь. И билирубин её не пошёл во все щели, включая плаценту и мои мозги.

Природа не дура. И организм человеческий тоже никогда не принимает глупых бессмысленных решений. Если роды начались, значит так лучше для всех. Значит, они нужны здесь и сейчас. Врачи вмешиваются в эти механизмы, не уважая и не понимая их до конца. А что в итоге? Да, мне всё-таки спасли жизнь. Но перед этим её же испоганив. Спасли жизнь, но не исправили своей ошибки. И вряд ли уже когда-нибудь её исправят. Нет у медицины такой возможности. Потому что она вмешивается туда, куда не должна, и где знает ничтожно мало… И теперь вот чудовищно поздно рассуждать обо всём этом… Хотя, может быть, услышав меня, кто-то всё же задумается?..

Через месяц мне всё же позволили родиться. И сразу увезли на выхаживание, где полгода делали со мной неизвестно что, не пуская ко мне маму и ничегошеньки ей не говоря. До сих пор после этого у меня на ногах маленькие круглые шрамики. Это до какой степени можно колоть маленькие ножки новорожденного, чтобы спустя 22 года у него остались следы от этого?!

Потом меня отдали маме. Про мою болезнь никто ей не сказал ни слова. И вообще, видимо, врачи до последнего старались скрыть последствия своей деятельности. Потому что в медкарте моей до восьмимесячного возраста мне писали «здорова» упорно и не смотря ни на что. Но ведь мать не обманешь. Ребёнок не переворачивается, не берёт в руки игрушки, не сидит и не ходит. Кажется, что тут и ежу всё станет понятно. Но нет. Ежей тогда не слушали. «У вас прекрасный ребёнок!» — говорили в больнице маме. Пока она окончательно не забила тревогу и не настояла на консилиуме врачей. И на этом консилиуме вновь хотели окончательно написать «здорова». Мама уже меня одевала и собиралась домой, как вдруг одна опытная врач подошла и неожиданно дёрнула меня за ножки. Тут у меня руки и пришли в хаотическое движение, а врач ахнула и поставила мне диагноз ДЦП. При этом она печально произнесла: «Мне вас, мамочка, очень жаль, но из этого ребёнка ничего не получится. Лучше вам её сдать» Вот так. Сразу. Как кирпичом по башке…

У моей мамы хватило сил не верить. И хватило любви, чтобы не отказаться от меня, вырастить и выкормить своим потом, кровью и слезами. За что ей огромное, неизмеримое душевное спасибо.

Одевая меня тогда, она думала: «Я никогда больше к вам не приду»… Ей пришлось прийти ещё много раз, неисчислимое количество больниц и клиник обойти. Но этого врача, как заразу, она ко мне больше ни разу не подпустила за долгие 10 лет. Уже потом нас как-то столкнула судьба. И я видела, как стыдно было передо мной этому опытному пожилому врачу.

Вот так и началось это моё существование. Далее после объявления диагноза пошли будни, наполненные таблетками, уколами, больницами и врачами. А также болью, страхом и разочарованием. Потому что попытки меня лечить проваливались, как правило. И ещё потому что, применяя на мне всякие методы терапии, никто не думал о том, что я чувствую. Почему-то мой плач считался чем-то ничтожными по сравнению с результатом. Но его-то (результата) как раз и не было. Но даже если и был, разве он стоил того отчаянья, боли? Это взрослые люди могут терпеть, зная, что это на пользу. А я, будучи маленьким ребёнком, отчётливо чувствовала ненависть к причиняющим мне боль. Я помню, как в голове проносились мысли: «Мама, почему ты позволяешь им всё это со мной делать??? Ты ведь видишь, как я страдаю. Возьми меня на руки, унеси подальше…». Естественно, что после таких нервных нагрузок симптомы мои становились ещё круче, ещё сильнее. Вообще, напрочь отпало желание лечиться. Всякое врачебное вмешательство стало вызывать «трясучку» и бешеный страх. Реакция эта и сейчас сохранилась.

Дорогой читатель, я понимаю, что лечение необходимо. И как можно в более раннем возрасте. Но опираясь на свои чувства, скажу, что современные доступные методы лечения — ад для малыша, для его психики, ещё не зрелой, ранимой, нежной. Любящие родители, подумайте, что вам нужнее: непременное скорейшее физическое выздоровление, физическая «нормальность» или душевный покой и счастье вашего малыша? Ведь это не заменяющие друг друга вещи. Если он будет счастлив, будет постоянно ощущать вашу любовь и терпеливую поддержку во всём, поверьте, он сам, своей волей добьётся многого, может даже и большего, чем вы его сможете заставить, насильно разламывая его больное тело слишком ранними и непонятными для него процедурами… Он добьётся этого, будьте уверены. Но только когда созреет его воля.

Я это чувствовала на себе и чувствую до сих пор. Это субъективная истина. Но для меня она неопровержима. Прошу вас, не совершайте над ребёнком насилия, даже во имя его же пользы. Он не в состоянии понять этого. Его боль и страх никуда не исчезнут, не забудутся. Они будут жить в нём до старости где-то глубоко внутри, в глубине души. И этих шрамов не залечить никому и никогда…

Вот так время и шло. Больницы, больницы, больницы… В страхе, что я не смогу ходить, мне разрабатывали ноги. Судьба подкинула сюрприз: ноги пострадали мало. А вот руки почти не работали, почему я и не смогла себя обслуживать.

В промежутках между лечением зияла бедность, насмешки и безразличие окружающих. В то время было множество предрассудков. Моей маме пришлось нелегко. Кто-то считал её алкашкой, кто-то гулящей, потому что бытовало мнение, что у нормальной женщины не рождаются инвалиды-дети.

И мне тоже доставалось. Как правило, от детей, родители которых носили в себе выше указанные предубеждения.

А бедность была потому, что моей пенсии на двоих не хватало. По уходу платили (и платят) копейки. Работать мама не могла. Меня нельзя было оставлять без ухода. Думаю, детдома оттого и полнились такими детьми. У матерей был очень нелёгкий выбор из-за такого насмешливого, издевательского отношения к ним Государства…

Бедность временами доходила до того, что приходилось стоять на рынке с протянутой рукой. Каково это было маме, гордой, молодой и красивой женщине, знает, пожалуй, один Бог. Я только видела, как она после этого без сил лежала на диване, не двигаясь…

Я росла жизнерадостной. И ничем, кроме болезни, не отличалась от других детей. Хотелось играть, руки не слушались, — научилась играть ногами, а позже и рисовать. Это не казалось чем-то странным, скорее наоборот, естественным. Чем же ещё играть, если руки не слушаются? А ноги как раз были послушны и почти не дёргались. Играла как все, одевала кукол, раздевала, пеленала и не знала, что это «ограниченные возможности». А ещё много думала. Благо, как раз на это судьба давала мне достаточно времени. И ещё, слава Богу, здравый ум.

Научилась сидеть в 6 лет. Просто, видимо, что-то до меня дошло, я взяла и села, будто делала это всю жизнь. Мама очень этому радовалась.

Ходить научилась года через четыре. Тоже с приключениями. Мама лечила меня в Москве. Мне делали пересадку стволовых клеток раза два или три. В последний раз мы попали туда с просроченной прививкой от полиомиелита. Чтобы не ехать обратно, сделали прививку, а через день — саму операцию. Оказалось, этого делать было категорически нельзя. На этой почве у меня развился менингит. Я очень долго болела, лежала в постели. А могла бы, наверное, и совсем умереть.

Выздоровев, я вскоре научилась ходить. Помаленьку, сначала падала часто, расшибалась. Потом вроде приспособилась. Мама говорит, что это лечение помогло. Не знаю, почему, но я с ней не согласна.

Сидя, рисовать было удобнее. И я стала этому упорно учиться. Поначалу не очень получалось, но времени было много, и всё-таки моё желание рисовать победило.

Как только на бумаге стало получаться что-то отчётливое, люди стали вокруг удивляться. «Рисует ногами?!» — постоянно слышалось от них. Сначала негромко и нечасто, только от знакомых, которым мама показывала рисунки. Мне это было смешно, потом непонятно. А когда про мои изобразительные увлечения разнюхали журналисты, и вовсе стало противно. Почему? Потому, что как бы они не старались, во всех их статьях и материалах отчётливо слышался лишь один подтекст: Калека рисует экзотичным способом.

Да, они меня хвалили, восхищались мной. Они воспевали во мне героя. Но героя не потому, что я чего-то добилась важного, а потому, что вот я такая вся неспособная, а тоже пытаюсь жить, как и все. Поверьте, это очень неприятно — знать, что твой труд ценят лишь потому, что он выполнен не теми конечностями, которыми обычно принято. А сам по себе, без уточнения способа изготовления, он бы не обратил на себя такого внимания. Получается, картины мои ничего не стоят без моей болезни?

Это как обезьяна в цирке, которая складывает 2+2 и получает 4. Этому все дивятся. А когда ребёнок в школе делает то же, никому и в голову не приходит его хвалить, потому что это в порядке вещей… А я не хотела, и не хочу теперь быть такой цирковой мартышкой — предметом, которому все дивятся. Мне невыразимо больно теперь носить клеймо «Девочки, рисующей ногами». Мне противно до слёз, когда выставляют меня в таком свете, пусть и не намеренно. Тем не менее, так уж сложилось, что имя моё никому так не запомнилось, как газетно-развлекательный слоган. И когда теперь предстаёшь перед чиновниками и хочешь, чтобы тебя узнали, приходится вспоминать это ужасное прозвище и называться им.

Кто-то скажет: «Но ведь это пример для других, для тех, кто в лучших условиях чувствует себя плохо, ничего не хочет делать…» Ответьте, почему кому-то должно стать лучше от осознания, что мне хуже? И вообще, уверены ли вы, что мне хуже всех?

Училась я на дому. Ввиду того, что не могла писать сама. Собственно, сначала наши «продвинутые» чиновники хотели из-за этого запихнуть меня в класс с отстающей программой. Притом, что мне и с нормальной программой было скучно. Я читать-то в четыре года начала. Но видимо предрассудки чиновников и людей вообще и здесь сыграли роль. Почему, интересно, всех людей с ограниченными физическими способностями автоматически считали умственно отсталыми? И даже теперь сохраняется эта тенденция. Особенно в среде рабоче-крестьянского населения. И с этим пока трудно что-то сделать. Разве что просто жить так, чтобы видно было сразу твоё совершенно нормальное умственное развитие.

Усилиями мамы меня всё-таки перевели на обычное индивидуальное обучение, на котором я благополучно проучилась десять лет.

Возраст брал своё понемногу. И однажды простых приятельских отношений со сверстниками и детского оптимизма вдруг стало чудовищно мало… У меня были подруги и приятели, с которыми можно было и поиграть, и поболтать. Позже были так же и те подруги, с которыми обсуждалась жизнь. Но всё равно. Вдруг временами стало накатывать глубокое и жуткое душевное одиночество. И в голову вдруг стали приходить печальные мысли. А дело вот в чём…

У подруг моих уже были друзья-мальчишки, позже парни. Они влюблялись, целовались, гуляли, держась за руки… Я тоже вырастала из простых игр в Барби и Кена, но у меня не было подобного опыта. Да к тому же мама всегда немного опасалась за меня, когда я проявляла интерес к противоположному полу. Вернее, простая дружба ей казалась не страшной. А вот если я в кого-то влюбилась…

Вопросы любви, брака, секса, в семье с детьми-инвалидами, как правило, обсуждать боятся. Потому что боятся бередить эти желания в таком ребёнке. Думают, что таким мечтам всё равно не сбыться. Ведь наше общество не знает, что инвалид тоже человек. Никому и в голову не приходит, что он может любить и быть страстным, казаться красивым, несмотря на свою болезнь.

А тем более здоровые молодые люди, разве они посмотрят хоть раз на юношу или девушку, не так двигающегося и не так выглядящего, когда даже здоровых и нормальных порой просто втаптывают в грязь?

Но ведь человек с любыми поражениями всё равно когда-то взрослеет. И появление у него желаний, соответствующих возрасту, неизбежно. Это так же естественно, как и желания сосать грудь, сидеть, ползать, ходить, говорить… Желание любить и быть любимым, красивым, сексуальным всё равно возникнет в своё время. С этим ничего нельзя сделать. Поэтому лучше помочь человеку в его желаниях. Рассказывать о семейных отношениях, о своём опыте в личной жизни, о том, какие проблемы возникают в отношениях между мужчиной и женщиной… Заглушать эти стремления, чувства, — значит совершать насилие над природой человека.

Другое дело, что родители, обычно, не знают, как помочь. И от этого им тоже больно за своих детей. В нашем обществе прижилась жёсткая евгеника. И если от инвалида не шарахаются, как от чумного, если с ним не обращаются, как с дебильным, не стерилизуют при рождении (не дай бог, даст своё уродское потомство!), то это уже хорошо, это продвинутое «толерантное» отношение. На этом всё и кончается. При этом никому нет дела, что ДЦП, например, не заразно и не передаётся по наследству.

Помню, ко мне приходил парень, здоровый, старше меня года на 4. Мы беседовали на всякие темы почти каждый день. Он мне жаловался на своих девушек, на свою жизнь. Его бросали, он бросал кого-то, влюблялся и разочаровывался. Но этот парень ни разу не спросил меня о моей личной жизни, о моих чувствах. И совсем не подозревал, что я влюблена в него уже год! А я сидела к нему так близко и всем существом желала, что б он заметил… Когда же терпенья моего не стало, и я созналась, парень был в шоке. Он даже, наверное, и не знал, что я вообще МОГУ влюбляться. И конечно всё кончилось предложением «остаться друзьями».

Мне было очень горько. Как бы он не старался меня пощадить, я-то ведь знала, что он просто испугался моей болезни.

С этого и начались мои раздумья о дальнейшей жизни. Всё, что я выше писала об обществе и его предрассудках, вдруг стало передо мной вырисовываться со всей своей ужасной реальностью. Стало понятно, что парни не видят во мне женщину, а только некое бесполое существо, некую жилетку для излияний, достойную жалости, но не любви и ласки. А ещё они видели во мне вышеупомянутую цирковую мартышку. Так у меня было со всеми здоровыми друзьями и даже с теми инвалидами, которые не были так тяжелы, как я. Вывод был один, — меня никто никогда не полюбит и жить со мной, быть ко мне привязанным всецело обычный здоровый мужчина не захочет никогда. Зачем, когда есть вокруг столько здоровых женщин? Чем я лучше их?

Оставался второй вариант: найти подобного себе партнёра. Пыталась. Встречалась с хорошим парнем-инвалидом. Но как только стала задумываться о дальнейшей судьбе отношений, получилась интересная штука. Во-первых, что касается интимных отношений, возникал сразу вопрос: каким образом? Ведь мы оба были с тяжёлой формой болезни. А это значило, что кто-то третий должен был бы нам помогать в этом. Получалась явная групповуха. А во-вторых. Видимо, в отношениях между людьми диагноз играет последнюю роль. Общих интересов у нас с этим парнем не было. Да и вдобавок, смотря на него каждый раз, я словно сталкивалась сама с собой, я будто гляделась в зеркало, вновь и вновь осознавая нашу общую беспомощность и ущербность. Это доводило до отчаянья, до исступления. А порвать с ним мешала мысль: «Что, сама больная, а тебе здорового подавай? Не посмотрит на тебя ни один здоровый!»

В конце концов, у меня началась жуткая депрессия. С парнем-инвалидом я порвала, так и не поцеловав его ни разу. После этого совсем уж бессмысленным стало мне казаться моё существование. Возникали мысли уйти в монастырь вместе с мамой или в инвалидный дом… Ведь мама-то не вечная, это я хорошо понимала. А кому ещё нужен уход за таким человеком? Можно ещё, конечно, было сделать такую карьеру, чтобы хватило на прислугу и на сытую самостоятельную жизнь.

По этому пути я и пошла. Наряду с этим, уничтожая детские мечты о любящем муже и простом тихом счастье, замыкалась. Никому не показывая своей слабости, я пыталась быть гордой и казаться независимой изо всех сил. Я становилась карьерной стервой. И начала чувствовать, как с каждым днём моё жизнерадостное детство, моя наивность, мои живые чувства, — всё это утекает от меня безвозвратно. Я теряла себя по капле. Карьера, это не то, о чём можно мечтать ночами, ради чего можно жить. Она была бы для меня золотой клеткой, она убила бы меня… И убивала.

Стихи мои появились в этот период, чтобы хоть часть души сохранить от смерти. Но и они были насквозь пропитаны болью, которая их породила. И кроме этой боли, казалось, во мне не оставалось ничего… Я начинала ненавидеть этот мир, эту никчёмную свою жизнь.

На тот момент была в моей жизни одна необыкновенная девушка. Она стала мне не просто подругой. Как ангел-хранитель, спасала эта девушка меня от отчаянья, от боли. Стихами, песнями и простыми словами вылечила она мою больную душу, открыла мне глаза на очень многие вещи. Да, обычный мужчина не захочет за мной ухаживать. Но ведь на свете есть и необычные люди… И им красота внешняя не так важна, потому, что они умеют любить по-настоящему. Милая моя подруга нашла чудесный выход для меня — надежду… Она показала, что мир добр и прекрасен. Только нужно самой что-нибудь подарить миру, нужно самой          быть столь же прекрасной. И если тело слабо, надо выбелить, выкрасить душу. Ведь именно такую душу ищет необычный, умеющий всесильно любить мужчина.

Так и началось высветление моей жизни. И сейчас хочу сказать и родителям, и просто читателям: если вы чувствуете, что не можете помочь, ребёнку, близкому человеку, не оставляйте всё, как есть. Найдите или помогите ему найти друга, который сможет сделать это, раскрасить его жизнь цветами радуги. Такие люди есть, их много. Просто надо искать. Они сами очень скромны и не выделяются из толпы. Эти люди — одуванчики среди бурьяна. Но собою они освещают любую свалку…

     Таких людей было несколько на моём пути. И они все укрепляли мою надежду, помогали и помогают не падать духом. Я думаю, что эти все чудеса стали возможны, потому что мои милые друзья, а может быть, и сама Жизнь искренне полюбили меня. Поверьте, нет ничего сильнее Любви. Это ценнейший дар…

     Я чувствовала их любовь. Это давало мне необычайные силы. Я вновь начала мечтать. Опять научилась смеяться. И теперь уже не надежда была у меня в сердце, нет, там теперь укоренилась монолитная, как скала, уверенность в том, что и я буду счастлива, что уже где-то есть человек, который меня услышит, увидит сквозь внешнюю оболочку то, чем я на самом деле являюсь. И полюбит… Полюбит так, как никто никогда не любил. И всё преодолеть будет способно его огромное, горячее сердце и руки, сильные, но такие безмерно ласковые…

     О, да, это знание стало так неопровержимо, что порой становилось страшно. А если всё будет не так? Что ж… Жить без этого знания, без этой надежды я всё равно уже не смогла бы.

     Я перестала ныть, перестала бояться неизвестности. Все силы направила на то, чтобы развить в себе нечто, перекрывающее физические недостатки. Я стала изменять всю свою внутренность ради того, чтобы понравиться тому, о ком точно уже знала всё, о ком мне грезилось во сне и наяву. Временами думала, что схожу с ума, но что-то мне подсказывало, что делаю всё правильно.

Он пришёл однажды… Воистину, он сотворил чудо… Он увидел меня на концерте бардовской песни, обычный с виду парень. Мы встретились взглядами впервые и узнали друг друга сразу. Нет, понимаете, раньше на меня всегда смотрели. С любопытством, с жалостью, снисходительно, с высокомерным презрением. Но ТАК на меня не смотрел никто и никогда. Это было ошеломляющее чувство…

Концерта бардов мы не слышали. Он смотрел на меня этим взглядом, и мне казалось, что видит насквозь всё моё существо. Я всё пыталась спрятаться за рядом сидящих. Но получалось плохо. А когда мама прочитала там со сцены мои стихи, и весь зал вдруг стал смотреть на меня, как на зрелище, я и вовсе вжалась в кресло. Почему-то я подумала, что теперь этот парень точно отвернётся. Но нет! Мало того, эта разница во взгляде его и толпы была так разительна, что я чуть с ума не сошла.

     Этот парень вообще оказался умён. Он сразу понял, что неудобно мне в толпе разговаривать. Только мама моя дала ему номер телефона, по которому он и попросился в гости. Мама тогда пыталась меня уверить, что ему хочется посмотреть мои картины и стихи. Чёрта с два! Слишком много я видела таких «интересующихся»! Этот был совсем другой.

     Знаете, это было похоже на сон. С ним было так легко, так хорошо… Он оказался потрясающим другом, чутким, интересным. Мы запросто болтали, забывая всё, и время, и проблемы…

      Меня никто никогда, кроме мамы и близких людей, не брал за руку. Даже для простого приветствия. Да и сама я стеснялась своих вертлявых, непослушных рук. И вдруг оказалось полным сюрпризом, как своевольная, неукротимая конечность вдруг утихла в тёплой ладони любящего человека… Он поймал её на лету, и больше не выпускал. Ему было всё равно до причин, заставляющих эту руку трепетать и сжиматься.

     Потрясающе! Это чувство вообще не выразить словами. Оно несказанно. Только одна мысль почему-то всплыла у меня в мозгу: «ОН ВЗЯЛ МЕНЯ ЗА РУКУ?! О, БОЖЕ!»

     Я пропала. С этого момента я уже не помню точно, что происходило. Кажется, он сказал, что я буду его женой, и после этого слёзы мои текли ему на плечо… И как-то незаметно он, говоря о своём будущем, стал вдруг отчетливо повторять выражение «НАШИ дети». У меня сердце уходило в пятки, когда он это произносил. И почему-то было так больно и приятно одновременно.

     Вот так бывает в нашей жизни. Это реальность. И это случилось со мной.

Моего героя, моего любимого мужа зовут Коля, я живу с ним уже 8 лет. Почему-то, когда люди клянутся быть вместе «в горе и в радости», они зачастую имеют ввиду только радость. Конечно, у нас есть и проблемы, и выяснения отношений и, порой, в резких формах — всё, что есть и будет в любом браке. Главное — это решение быть вместе. Когда вы в нём утверждаетесь, проблемы вас начинают закалять. У нас был период «притирки», за который мы многое поняли. Случалось, что мы сидеть на месте не могли от радости. И наоборот, от скорби ничего не хотели делать. Но это для нас — стимул к дальнейшему саморазвитию, к лучшему познанию друг друга и жизни. И это не может нас разлучить.

     Жизнь сложна. А жизнь вдвоём — тем более. А когда один из супругов инвалид, тут нужен особый подход к семейной жизни. Пришлось мне приспособиться к новой роли — научиться стирать с помощью Коли, готовить… Раньше я даже не знала, как кипит вода в кастрюле. Почему-то мама всё считала, что меня рано этому учить. Или не знала, как… В моём доме всё приспособлено для этого. Теперь готовлю так, что, вроде, муж не жалуется. Правда, я делаю это долго. Поэтому, если нет времени, я занята или блюдо слишком сложное, готовит Коля.

Когда в мае 2005-ого года я выходила за него замуж, все были в шоке, включая наших родителей. Их почему-то смущала та ответственность и те заботы, которые он на себя «повесил». Что же касается не близких людей, то тут вообще возник целый каскад мнений, который и сейчас довольно ярок. Бедный мой Коля стал сталкиваться с мерзкими выдумками относительно причины нашего брака. Вплоть до того, что нас и вовсе нет на свете, всё придумано журналистами…

     Общество современных людей без проблем воспринимает браки здоровых людей со здоровыми (более-менее), инвалидов с инвалидами. Пары же инвалид + здоровый расцениваются, как нечто из ряда вон выходящее. И это только СМИ выставляют их, как высшее проявление человечности. Массы же, в основном этого не понимают. В их головах понятие «Жена» — это нечто, гребущее грязь, стирающее, готовящее пищу, растящее детей. Кто-то, не выполняющий одно из этих условий, считается плохой женой. А если этот кто-то не выполняет две и более задачи, это не жена и не женщина вовсе. Потому что она не полезна в хозяйстве. Если кто и женится на такой, то только из жалости. Либо не имея другого выбора. Печально, но так думает большинство здоровых мужчин. Собственно, поэтому они и не смотрят на инвалидов-женщин. А в головах большинства здоровых женщин «Муж» — это вообще существо, гребущее деньги лопатой, и изредка способное вынести мусор. А если он не справляется с этим, он плохой муж. Но где же тот человек, с кем интересно общаться, с кем хорошо, кто поймёт и утешит, позаботится в трудное время?

Но я здесь говорю: вышеуказанные предрассудки — чушь собачья! Наше общество не хочет этого признать, открещивается от этого, хочет украсить красивой вуалью, оправдать свои потребительские взгляды. Оно прогнило и теперь, кроме гнили, не хочет видеть ничего больше. А если кто-то вылезает из помойки, отмывается и начинает светиться, надо его снова облить всякой гадостью, чтобы на его фоне не казаться смрадной тёмной массой. Или, по крайней мере, изводить косыми взглядами и подленькими вопросами до тех пор, пока он сам с отчаяньем не бросится в клоаку, лишь бы не быть белой вороной… Чтобы устоять, представляете, сколько нужно сил?

Есть люди, которые не принадлежат этой массе. Они живут по другим законам, которые им диктует совесть и сильный, богатый дух. Они готовы подарить счастье не совсем здоровому, но дорогому человеку.

С войны, например, часто приходили мужья инвалидами. Многие жёны их выгоняли, или жили, унижая их. Но были и те, кто приняли любимого, ухаживали и поддерживали до конца жизни. Я знаю такие примеры.

Меж тем пары инвалид + инвалид часто вообще не могут существовать ввиду обоюдной беспомощности обоих партнёров, если степень заболевания достаточно тяжела.

Природа мудра и добра. Если ты слаб, обязательно рядом с тобой должен оказаться кто-то сильный. Если ты болен, естественно рядом поставить здорового. Это правильно. Кажется, даже в Библии написано: если слепой поведёт слепого, то оба они упадут в яму. Но если ты слаб, или если болен, обязательно в тебе найдётся сострадание, терпение, доброта. А порой сильным людям этого так не хватает…

Друзья мои по несчастью, их родители, их близкие, знайте: предрассудки не вечны. Вечен лишь закон Любви. Для неё нет ни старых, ни больных. И нет преград перед ней, кроме наших страхов. Для неё мы все — люди. Не бойтесь ничего на этом пути! И мечтайте, мечтайте так, как только способны ваши сердца и души. Это даёт силы идти вперёд, это иссушает слёзы и утоляет любую боль. И обязательно стремитесь воплотить эти мечты. Делайте хоть маленький шажок им навстречу. Я обещаю, тогда не будет счастливее вас на всём белом свете…

Заповедь.   Владей собой среди толпы смятенной, Тебя клянущей за смятенье всех, Верь сам в себя, наперекор Вселенной, И маловерным отпусти их грех;   Пусть час не пробил, жди, не уставая, Пусть лгут лжецы, не нисходи до них; Умей прощать и не кажись, прощая, Великодушней и мудрей других.   Умей мечтать, не став рабом мечтанья, И мыслить, мысли не обожествив, Равно встречай успех и поруганье, Не забывая, что их голос лжив;   Останься тих, когда твоё же слово Калечит плут, чтоб уловлять глупцов, Когда вся жизнь разрушена и снова Ты должен всё воссоздавать с основ.   Умей поставить в радостной надежде На карту всё, что накопил с трудом, Всё проиграть и нищим стать, как прежде И никогда не пожалеть о том.   Умей принудить сердце, нервы, тело Тебе служить, когда в твоей груди Уже давно всё пусто, всё сгорело, И только Воля говорит: "Иди!"   Останься прост, беседуя с царями, Будь честен, говоря c толпой; Будь прям и твёрд с врагами и друзьями, Пусть все в свой час считаются с тобой.   Наполни смыслом каждое мгновенье, Часов и дней неумолимый бег, - Тогда весь мир ты примешь во владенье, Тогда, мой Сын, ты будешь Человек!   (перевод М.Лозинского)

В завершение привожу стихотворение Р. Киплинга. И пусть оно поможет вам понять Истину.

If If you can keep your head when all about you Are losing theirs and blaming it on you; If you can trust yourself when all men doubt you, But make allowance for their doubting too; If you can wait and not be tired by waiting, Or being lied about, don't deal in lies, Or being hated, don't give way to hating, And yet don't look too good, nor talk too wise:   If you can dream -- and not make dreams your master; If you can think -- and not make thoughts your aim; If you can meet with Triumph and Disaster And treat those two imposters just the same; If you can bear to hear the truth you've spoken Twisted by knaves to make a trap for fools, Or watch the things you gave your life to, broken, And stoop and build 'em up with worn-out tools;   If you can make one heap of all your winnings And risk it on one turn of pitch-and-toss, And lose, and start again at your beginnings And never breathe a word about your loss; If you can force your heart and nerve and sinew To serve your turn long after they are gone, And so hold on when there is nothing in you Except the Will which says to them: "Hold on!"   If you can talk with crowds and keep your virtue, Or walk with kings -- nor lose the common touch, If neither foes nor loving friends can hurt you, If all men count with you, but none too much; If you can fill the unforgiving minute With sixty seconds' worth of distance run -- Yours is the Earth and everything that's in it, And -- which is more -- you'll be a Man, my son!

Путь двоих.

Пронзительной чистотой сияли глаза. Что-то истинно женское, простое и нежное крылось во взгляде, жестах, чертах её. Молодая женщина сидела под огромной старой березой, висячие веточки которой образовывали прохладный тенистый шатер. Медленно просыпался теплый майский день. Ласковый ветер что-то пел женщине, целуя и поглаживая ее русые волосы.

Она улыбалась. Улыбалась этому ветру, зеленым веточкам, синему небу, проглядывавшему сквозь листья и просто своему такому огромному, но тихому счастью. Сердцу ее было тепло, будто в груди помещалось доброе, трепетное солнышко, стремящееся обогреть любовью своей все вокруг, обнять весь мир.

Из-за ближайших деревьев послышался детский смех, звонкий и беззаботный, словно ручей. Она встала и вышла навстречу этому смеху.

По тропинке через цветущий сад, шлепая по земле босыми ножками, бодро шагал маленький мальчик. Рядом, держа за руку брата и прыгая на ходу, шла девочка постарше. Дети о чем-то весело спорили. Поодаль, чтобы не мешать их увлеченной трескотне, задумчиво шел молодой мужчина. Тихим, настоящим достоинством веяло от него. Серые глаза смотрели прямо, свободно. И не было в них ни тени грусти, сомнений, переживаний, тяжких дум. Только светлое спокойствие и задумчивость.

Когда мужчина и женщина поравнялись, она вдруг смутилась, подойдя, прильнула головой к его плечу. Он улыбнулся, нежно обнял ее, погладил по волосам. Так стояли мужчина и женщина некоторое время, слушая песню весенней листвы, счастливый смех детей и сливающийся стук двоих сердец.

– Мама! – послышался звонкий, живой голос мальчишки, – Пойдем с нами на озеро. Там вода сейчас чистая, прохладная. Плескаться здорово в ней. Вот и папа с нами пошел.

Женщина обернулась и громко ответила сыну:

– Вы втроем идите, веселитесь. Я потом приду, – и тихо обратилась к мужчине:

– Хочу побыть одна, подумать, вспомнить все, что было.

Мужчина посмотрел ей в глаза спокойно и ласково.

– Что ж, вспомни. Забывать прошедшее не стоит, чтоб в будущем не повторять ошибок.

Он ушел, догоняя детей. Уже издали послышался его бархатный смех.

Она проводила взглядом троих любимых и вновь вернулась в свой березовый шатер.

Веточки слегка шевелились. По белому стволу ползали солнечные блики, похожие на светлячков. Перемешиваясь с тенями, они создавали пестрый, движущийся, каждое мгновение меняющий неповторимые очертания рисунок. Причудливая мозаика помогала мыслям течь спокойно, быстро, свободно.

Женщина, наконец, медленно закрыла глаза, с головой погружаясь в реку воспоминаний…

 

*   *   *

 

Начался июль. В небольшом городе на Волге стояла невероятная жара. Неподвижный раскаленный воздух был пропитан пылью и гарью. Видимо, ветру надоело выполнять работу прачки, унося всю эту грязь подальше в небо и там рассеивая. Да и кому понравится убирать за теми, кто все время мусорит?

На городских клумбах и газонах задыхалась трава и цветы, задыхались деревья, молодые, стройные и старинные, с морщинистой корой, с узловатыми, кое-где обрубленными ветвями. В транспорте, в душных бетонных клетках, в суете оживленных улиц тихо задыхались люди, молодые, старые, мужчины, женщины, дети…

В одном из переполненных автобусов, смотря в окно злыми от отчаяния глазами, ехала девушка. Уже не в первый раз добиралась она в богатый книжный магазин, чтобы, стоя у входа, предлагать прохожим сборники своих стихов. Но богатые покупатели бросали презрительные взгляды на скромные тоненькие книжки, уносясь вновь и вновь к пестрым стеллажам с дешевыми детективами, любовными романами, броскими журналами, литературой по бизнесу… И ни один из прохожих не слышал, как тихо, ненавязчиво, спрятавшись в самом дальнем уголке себя, безмолвно рыдала девушка.

Рыдала давно, и даже мама, вроде бы знающая о дочери все, не понимала, что не давало уснуть ее ребенку тихими звездными ночами. Да и сама девушка не ведала что с ней. Она кричала. Кричала так тихо, что только звезды в ее окне вздрагивали и замирали в оцепенении. И разрывалась высь.

В столь древнем, бесконечном, вечном космосе никто не слышал мелодии печальнее и так отчаянно громче, чем та, что посылало сердце девушки в черноту его. Но что могли звезды? Так легко управляясь с целыми планетами, они не знали, как помочь всего лишь одному человеку.

В жизни у каждого наступает момент, когда он, отрываясь от своего внутреннего мира, оглядывается вокруг. А что рядом, кто? Девушка не была исключением. Она однажды оглянулась также и… Диким северным ветром, пронизывающим до костей, ворвалась боль в тогда еще юное сердце. Пустота – вот все, что увидела девушка. Рядом были лишь какие-то чужие тени, холодные, неясные, молчаливые. Душа ее пыталась открыться им, но ответом было безмолвие. Она все звала, блуждая меж призраков. Иногда, правда, отзывались тени, интересовались ею, а потом опять уходили. Ведь живая, поющая душа была непонятна призракам. Уходили, оставляя двери души настежь. В них входили другие. Кто-то – просто так, ради любопытства, кто-то мимоходом, а кто-то искал наживы. Доверчивое сердце впускало всех. Снова и снова сжимаясь под грязными сапогами, оно все не закрывалось, среди дурно нарисованных призраков отыскивая кого-то живого, настоящего, с горящим огоньком тепла в груди. И пусть он беден, болен, пусть даже смертельно устал.

Девушка знала, что нужна ему. Поэтому и не запирала наглухо сердца, блуждая меж теней. «Эй! Отзовись, прошу, заклинаю! Родной, хороший, я здесь, я живая!» – но ответом было ледяное непонимающее молчание… Лишь вокруг сплошной черной стеной надвигались тени, а с ними мрак и вечный холод. Девушка звала, но никто не отзывался. И когда сил осталось совсем мало, когда холод и мрак дотронулись до сердца, заставив его содрогнуться от жуткой боли, зов ее оборвался. Под торжествующий хрип и подвывание девушка медленно опустилась на колени, поникнув головой. Тени совсем уж собрались раздавить живую, непонятную душу. Но вдруг она зазвучала, запела, разрывая пространство и время. Запела, устремляясь к далеким звездам. Сквозь пустоту, отчаяние и страх. Больше ничто не могло заставить ее замолчать.

Тихонько, несмело к поющей девушке проник тонкий, прозрачный лучик света. Он скользнул по ее щеке, прикоснулся к хрустальной слезинке. Чистая маленькая капля отразила свет лучика, засияв, как самая яркая звезда, еще ярче, и исчезла, ни следа на щеке и в душе. Лишь глаза теперь стали другими. В них выражение беспомощности, отчаяния, загнанности сменилось силой и надеждой.

Девушка встала с колен. За спиной раскрылись огромные крылья, такие белые, что даже в кромешной тьме был виден их взмах. И рассмеялась девушка прямо в бесстыжие, мертвые лица теней, гордо, свободно и весело. Хохоча, распрямилась она и побежала, ведь для полета нужен разбег. Так нежданно, стремительно было это движение, что на миг призраки дрогнули, а вместе с ними мрак, скрывающий солнце. Всего на миг свет озарил все вокруг, но этого хватило. Стал ясен путь.

 Потом какой-то наугад брошенный камень настиг, больно задел девушку, и она не упала, не остановилась, лишь чуть-чуть пошатнулась, все ускоряя разбег. Вслед уже летели ножи, но ни один не достиг цели.

Девушка бежала быстро, но одной ей было тяжело. Стало казаться, что взлет невозможен, что слишком слабы крылья. И вот тогда, не веря этому и боясь жестоко обмануться, от усталости она зарыдала, но не остановилась, не опустила крылья.

Вот почему глаза ее теперь казались жестокими.

Меж тем, чихая и кряхтя, автобус с задыхающимися людьми начал тормозить. Выходящие на этой остановке быстро похватали сумки и стали протискиваться к дверям.

– Выходим, – мама девушки дернула ее за руку. Дочь резко обернулась, медленно, как потерянная, протерлась сквозь толпу, выбралась из автобуса.

Автоматически отвечая что-то матери, она понуро шла по тротуару, думая о своем. Сегодня в магазине дежурил ее любимый охранник. Иногда он о чем-нибудь заговаривал с мамой девушки. Было до ужаса интересно его слушать. Но девушке этот человек понравился еще и потому, что глаза у него были простые, добрые.

Сегодня, сама не зная, почему, она с особым нетерпением ждала встречи с ним, чувствуя что-то. Вот уже девушка поднялась на высокое крыльцо магазина. Сквозь стеклянную входную дверь она увидела того самого охранника. Рядом с ним стояли две женщины… Девушка, что было сил, рванулась вперед. «Я это видела! – пронеслось в ее голове, – Но где, когда? Во сне… точь-в-точь» … Вихрем ворвалась в холл и подбежала к женщинам, попутно узнавая каждый штрих, каждую мелочь. Остановившись почти вплотную к ним, девушка, забыв поздороваться, беспомощно вглядывалась в эти лица, словно искала там ответ на свои мысли: «Но где я могла это видеть? Я ведь не пророк, чтобы знать будущее. Но почему, почему именно этот эпизод? Чем он так важен для меня? Чем?!»

Женщины уже вовсю разговорились с ее мамой, которая даже спросила охранника, где он нашел столь замечательных знакомых.

– Я не искал. Они сами десять минут назад со мной заговорили, – ответил тот.

– Да, – добавила одна из женщин, почему-то взглянув на девушку сказочно синими глазами, – мы задержались. Я рассказывала о нашем клубе, – снова короткий взгляд, – кстати, у нас собрание скоро. Приходите. Там будут петь барды…

О, как согрелось сердце девушки от этого взгляда… Она, прежде молчаливая, вдруг вздрогнула и отчаянной скороговоркой почти зашептала:

– Спасибо… Большое Вам спасибо… Я приду… Обязательно приду…

Женщина едва заметно улыбнулась.

– Нам пора, – и обе они ушли.

Девушка некоторое время стояла и смотрела им вслед с видом глубокой озадаченности. «Вот и ответ. Этот эпизод важен, действительно важен. Я во что бы то ни стало попаду на то собрание. Моя жизнь наконец изменится!» – думалось ей. Стало сразу так весело и легко, что захотелось поболтать с кем-нибудь просто так, ни о чем.

До собрания оставался месяц.

 

 

 

*   *   *

 

Жара. Он ехал к себе домой в старом, гремящем деталями, прокуренном трамвае. Смотрел в окно, не видя домов и людей, деревьев, машин… Смотрел, будто был слеп. Думал. Пожалуй, среди других его лицо не слишком выделялось бы, но глаза… Они выдавали. Яркие, живые. Глаза бездомного пса…

Давно, очень давно он брел по жизни, как придется, не зная, куда и зачем идет. Вроде к чему-то стремился, каким-то целям. Но все было не более чем ложь, самообман. А в сердце огромной черной дырой зияло одиночество. Пустоту не могли заполнить друзья и родные. У них не было того тепла, без которого замерзала его душа. Он умирал, и только один человек на земле мог его спасти. Точнее, одна…

Он мечтал найти ее, но никак не получалось. Звал. Душа исступленно кричала во тьму. Но никто не отзывался. А когда боль подступала к самому горлу, он с неимоверной силой сжимал кулаки, стискивал зубы покрепче, чтобы ни в коем случае не позволить даже слабому стону прорваться наружу. Плакал тихо, когда никто не мог услышать. Плакал как ребенок, и сердце разрывалось… Об этом знала лишь только бесконечная хрустальная высь, куда бросал он угрозы, мольбы, требования.

Иногда она виделась ему во сне. Но лишь на миг. А потом он просыпался и шел в толпу искать до боли родные глаза среди сотен тысяч чужих, смазанных карикатур.

Возвращаясь под вечер, один, запирался в своей комнате и забывался в проблемах повседневности. Материальная эта реальность создавала иллюзию жизни, счастья. Там он мог быть кем угодно, мог получить что угодно, завоевать хоть весь мир. Игра так красиво подло и бессердечно ему врала. Он слушал эту ложь потому, что сам так хотел. В жизни настоящей становилось невыносимо. Он предпочитал вот так скромно потихоньку умирать, чем каждый день, каждый час в лицах окружающих читать безразличие непонимание, отчуждение. Умирать в своих иллюзиях, никому не мешая, забывая, как плачет навзрыд, рвется в клочья сердце. «Я совсем один, – думал он, – Никто не любит меня, и сам я никого не люблю… Зачем живу? Зачем? Кому нужна моя никчемная жалкая жизнь? Я смогу измениться, смогу стать сильным. Но зачем мне это, если её не будет рядом, если нет тепла в груди? Для чего сажать сад, если он в первые же морозы погибнет? Я умру без нее, и пусть это случится быстро, если она не спасет меня, не изменит».

В его сердце, словно пламя лампадки, назло всем попыткам его уничтожить, горел огонек тепла. Он то угасал, будто засыпая, то вдруг вспыхивал в груди ярким обжигающим солнцем. Оттого так горячо и больно становилось покрытому льдом, замерзающему сердцу. Но огоньку все труднее было выживать. Ведь любое пламя гаснет, если ничто его не поддерживает. А снаружи северной вьюгой выла разъяренная зима, ломилась в дверь со всей силой, грозя разнести в щепки нехитрый, слабенький запор, погубить, до конца заморозить ненавистный пульсирующий огонек. Сдерживать бешеный натиск никто не стал. В последний миг, когда ледяным ветром вышибло дверь, огонек взметнулся ввысь, выбросив навстречу ему сотни искр. И погас в замершем, задушенном очаге, спокойно тихо, как засыпают дети после бурного, веселого дня.

Зима торжествовала в новом завоеванном ею доме. Только она не знала, что одна из выброшенных огоньком искр, которые сразу поглотила вьюга, лишь одна самая маленькая выжила, устроившись в недоступном сухом уголке. И теперь она потихоньку тлела в самом тылу холода, оставаясь до поры незамеченной, набираясь сил. Лед усыпил сердце в железных объятьях. Оно не сопротивлялось, зная об искорке, надеясь, что когда-нибудь от нее загорится новое пламя, ярче прежнего.

Недолго зиме радоваться. Придет весна, смеясь ручьями, капелями, лучась солнечными бликами омоет сердце теплыми дождиками. Лед вдруг расплачется от тепла, от нежности, и отпустит он сердце. Потом в этот пустой заброшенный дом легкими невесомыми шагами войдет, заботливо глядя вокруг, усталая странница. В уголочке, улыбнувшись, отыщет искорку. Очаг воскреснет, станет теплей. Гостья, напевая, закружится по дому. И беспорядок, оставленный зимой, исчезнет под ласковым взором, в ловких женских руках. Когда работа завершится, все найдет свои места, избавившись от пыли и грязи, гостья бросит дорожный плащ в огонь, тихо засмеется, скажет: «Остаюсь!» – и поселится в сгоревшем сердце навсегда. А холод не сможет больше заморозить возрожденный, хранимый ею очаг.

Трамвай начал сбавлять ход перед очередной остановкой. Парень вдруг как бы очнулся от своей задумчивости. До его дома оставалось еще две остановки. Но он встал со своего места и вышел, до конца не осознавая, почему. Просто почувствовал, что так надо. Перешел дорогу, в чем, казалось, не было рациональности. Пройдя мимо остановки, несколько шагов, он вернулся и стал внимательно вглядываться в пестроту приклеенных на железную стенку, каждое о своем кричащих объявлений. Что-то из всей этой информации выхватило его зрение, а память сохранила. Что-то необыкновенно важное… он стоял, разыскивая это «что-то». И нашел. Маленький листок бумаги извещал о собрании какого-то клуба. Все бы ничего. Только на этом собрании планировалась встреча с певцами-бардами. Ему нравились их песни, гитарные переливы, словно тихонько в каждую нотку, в каждое слово вплетались звуки души.

Он пошел какими-то дворами, напряженно задумавшись. «Выбирай, – вертелись мысли в его голове. – Если ты пойдешь туда, жизнь твоя изменится. Или не ходи, тогда все останется как было».

Прошло несколько дней. Он все думал и не мог решить. Наконец, устав вести бесконечные споры с самим собой, твердо прервал их. «Пойду!» – и ничто уже не могло ему помешать.

Он уже сильно опаздывал. Но, словно по заказу, подошла нужная маршрутка. Никаких препятствий, задержек на всем пути.

 

*   *   *

 

Стояло яркое утро. Она умывалась и спорила с матерью:

– Ну зачем туда идти? – ворчала та, – Дома куча дел. На носу школа, а ты и не думала готовиться.

– Но мама… Мамочка! Я должна там быть! Вся жизнь моя от этого зависит, мама, – на глаза девушки от волнения набежали слезы.

Мать, удивленная такими словами, замолчала ненадолго. А потом уже без раздражения в голосе, даже чуть извиняясь, ответила:

– Что ж… Если так… Тогда одевайся быстрее, опаздываем.

Они собрались. Девушка шла к автобусной остановке едва не бегом. Мама за ней еле успевала. Подъехал автобус, и они, не сбавляя шаг, запрыгнули в него. Сердце девушки отбивало сумасшедшую чечетку. Мысли были полностью сосредоточены на том, что вот-вот свершится, перевернет ее жизнь с ног на голову. Она не замечала ничего, и только торопила время. Неведомое, неотвратимое надвигалось со страшной, древней силою, стояло уже на пороге реальности. Но страшно не было. В сердце звенели колокола радости, кружилась голова от восторга, от близости волшебства, в которое горячо верила девушка. Всю жизнь, насмешкам и лжи назло.

Минут через пять она выбежала из автобуса и, не чувствуя под ногами земли, помчалась дальше.

– Ты куда так летишь? Успеваем ведь, – откуда-то сзади крикнула мать.

Но девушка шла так быстро, как только позволяли ноги. «Успеть… Увидеть… Не пропустить взгляд…».

«Что увидеть? Куда успеть? Чей взгляд?»…

Мысли с бешенной скоростью проносились в голове. Лишь отдельные их отрывки удавалось поймать.

Так, совершенно не замечая решительно ничего вокруг, она вошла в просторный вестибюль Дворца культуры. До начала собрания оставалось полчаса. Она села напротив главного входа и стала рассматривать прибывающие толпы. Старая привычка. Чего-то все искали ее глаза и не находили никак. Взгляд выхватывал из толпы какое-то лицо, потом другое, но ни на ком надолго не останавливался. Кого-то не было ни в одном сборище.

Ближе к началу в двери повалил сплошной людской поток. Входило много мужчин, женщин, молодых, старых… Просто безликий поток нарисованных, смазанных лиц. Словно в мире не осталось живых. Лишь тени, прикинувшиеся людьми. С минуту она всматривалась в этот поток кого-то не находя в нем.

А в вестибюль все втекала пестрая, гудящая, как пчелиный рой, толпа со своими планами, идеями, высокими целями…

И вдруг… глаза… серые живые глаза. Как яркая вспышка во тьме, свежий порыв ветра в склепе, раскат грома среди безмолвия и зноя, этот взгляд ошеломил девушку, заставив вздрогнуть. Мысли обрушились все сразу. Взгляд бездомного пса…

Она узнала его. Того, кого ждала днем и ночью, всегда-всегда искала. Где-то в уголке в сознании пронеслось: «ОН!.. – она испугалась, сама себя перебила: – С чего бы?». Но сердце ее колотилось отчаянно. А парень все смотрел ей в глаза, пока не споткнулся. Затем он прошел в зрительный зал, поддаваясь напору толпы. Девушка осталась на своем месте. «Так нельзя! – отговаривала она себя, – ведь я его только и буду видеть пока идет собрание. А потом навсегда потеряю. Он просто уйдет домой… И смотрел-то на меня, наверное, чисто из интереса. Дома его, может, девушка ждет. Я ему не нужна. Но зачем, зачем у него такой взгляд? Всю жизнь именно эти глаза искала я везде, и вот сегодня нашла. Он даже не подойдет, наверно. Так не бывает… Я себе выдумала сказку и поверила в нее. Что ж… Пусть так. Я все равно буду ждать и верить. Реальность жестока, мне будет больно, если сказка разобьется. Но некоторые чудеса встречаются в реальности. Я буду верить… Вдруг получится? А если больно будет, вытерплю. Лишь стану умней. Боль закалит меня».

Все отговорки были бесполезны и бессмысленны. Девушка вновь заглянула в поток входящих людей. Все те же толпы. Только для нее они больше не были интересны. Она отвернулась и пошла занимать места в зрительном зале.

Где-то по дороге встретилась ей мама. Вместе они подсели к одной знакомой – светловолосой, улыбчивой женщине. Заговорили с ней. Рассеянно, мимолетно девушка окинула взглядом занавес сцены, еще не полный зрительный зал слева от себя, справа, впереди…

Там, где-то на третьем ряду сидел человек с серым взглядом. Он тихо и грустно смотрел ей в глаза, словно сквозь пространство и время звучала мольба: «Помоги мне! Ты видишь, я замерзаю. Я… умираю… без… тебя…». Звучала тихонько, ненавязчиво. Так журчит ручей, бегущий по камешкам, так ветер шепчет что-то нежное осенним деревьям, баюкая их, так в лесу или в поле шуршат снежинки, ложась на ветки, дороги, тропинки… «Помоги… Только ты… Ты одна это можешь сделать… Помоги!.. Ты одна… Только ты…» – слова слышала девушка, не находя места себе под серым взглядом бездомного, ненужного никому человека. «Кто он? – в отчаянии думала она, пытаясь спрятаться хоть за рядом сидящую знакомую. – Почему вместо сцены он смотрит на меня? Мы во многом похожи… Боже! Ведь я сейчас полюблю его всем сердцем и душой всею! И даже если больше никогда не увижу. Зачем моя любовь такая сумасшедшая? Но, может, как раз такая и нужна. Она спасла бы его, счастье подарила». Девушка в растерянности уставилась не видящими глазами на сцену. «Да что это такое?! – в жуткой панике неслись чувства, переходя в шепот, – что же ты делаешь со мной?! Смотри на сцену… Прошу! Там люди поют, на гитарах играют так хорошо, говорят интересно. Ты ведь любишь песни бардов. Так смотри, слушай, чем я интересней их? Только стихи и есть у меня, и те не слышит никто… Я несчастная очень, а ты достоин счастливой девушки. Она тебя согреет. А я сама замерзаю в этих каменных джунглях. Не хочу… Не хочу делать тебя несчастным! Не хочу любовью своей мешать тебе жить!».

 

*   *   *

 

Он шел по улице к двухэтажному зданию Дворца культуры, шел своей обычной стремительной походкой. Статный, русоволосый, молодой парень, и толи четкими быстрыми движениями, толи аккуратными прядями, похожими на оперение птиц, толи прямым взглядом серых глаз напоминал человек этот ястреба. Но не безжалостного кровожадного хищника, а спокойного, благородного властелина русских степей. Та же бескрайняя ширь отражалась в его глазах.

Парень подошел к каменному парадному крыльцу. По ступеням вбегали, входили, вползали люди. Человек с серыми глазами окинул взглядом лица и подумал: «Может, здесь, средь этих приведений я встречу ее…» Он постоял недолго, вглядываясь в проходящих мимо девушек. Ни на одной не задержался взгляд его. Да и они в какой-то суете проносились, погруженные в заботы. Парень вслед за толпой вошел в здание.

В большом, просторном вестибюле сновании люди, рассредоточиваясь по разным уголкам по одиночке или группами. Многие сразу занимали места в зале, хотя до начала еще оставалось время. Парень взглянул немного в сторону и …

Он увидел тихо сидящую напротив входа девушку. Точнее первым сквозь неразбериху чужих лиц к нему метнулся ее взгляд. Замерзшее, спящее сердце его не стало биться чаще. Лишь в своем укромном, тайном уголке чуть ярче вспыхнула малютка-искорка. И вроде бы стало теплее. Парень этого не заметил. Но он почему-то все смотрел в странно знакомые глаза девушки, сидящей отдельно оттуда-сюда снующих, суетящихся людей. Она была окружена толпой, совсем не являясь частью ее. Что-то невидимое ограждало, не позволяя слиться с окружающим, или, быть может, слишком резко выделяло девушку, как белую ворону из черной стаи. Глаза…

Парень не смотрел под ноги и споткнулся о небольшую ступеньку. Оторвав от девушки свой взгляд, он позволил потоку людей втолкнуть себя в зрительный зал. Человек подумал: «Какая странная девушка. И какие хорошие, ее глаза. Добрые. Только немного грустные и…» – он недослушал собственной мысли, боясь впустить в себя последнее слово. Но все же прозвучало оно, заставив вздрогнуть далекую маленькую звездочку: «… родные».

Человек с серыми глазами пробирался меж рядами кресел. Он не услышал, не принял последнее слово, но взгляд этой девушки взволновал его. Заняв свое место, парень стал отыскивать ее в зале.

Она вошла и села между двумя женщинами. Они оживленно разговаривали, но девушка в их болтовню не вступала. Что-то она, наверное, знала такое, что отдаляло ее от других, не давая ночами спокойно спать, делало глаза ее грустными, но способными вот так прорываться сквозь толпу. Парень в этом себе не признался, но он узнал в девушке себя.

Они посмотрели друг на друга. Снова метнулись два взгляда, два тихих голоса сквозь кутерьму чужих лиц и звуков, через время и пространство. Может быть, оба не знали, о чем говорили меж собой их сердца. Только неслышный этот диалог все продолжался. Парень смотрел на девушку и не мог понять, что с ним и почему не так интересны стали для него любимые песни бардов. Не мог или не хотел… Он не знал, о чем говорили друг с другом взгляды их. Но знала бездонная высь чистой хрустальной сини. Она слышала и едва заметно вздрагивали при каждом слове, каждом звуке двух песен, разрывающих пространство и время своей отчаянной красотой:

 – Отзовись, отзовись, молю, заклинаю! Родной мой, хороший, я здесь, я живая…

И на мольбу ее молитвенный ответ звучал:

 - Помоги! Только ты это сможешь сделать. Лишь ты... Обогрей... Без тепла замерзаю лихо. Лишь ты… Ты одна… Без тебя умираю тихо. Лишь ты… Без тебя, без тепла, так устал веришь… Лишь ты… Помоги!

Не заметила девушка, спрятавшись за плечо знакомой, как прошептало что-то внутри нее, и слова понеслись к человеку со взглядом бездомного пса:

 - Моя любовь, моя судьба, совсем один ты в этом мире. Я, как и ты, совсем одна в своей заброшенной квартире. Споткнулся? Вот моя рука. Я помогу тебе подняться. Воскреснем оба на века и над бедой начнем сменяться!

Так и переглядывались они еще некоторое время. Затем вышла на сцену одна из спутниц девушки. Она представилась ее мамой. Высокая, темноволосая женщина читала с выражением стихи дочери. А сама девушка ненавидела выходить перед людьми, очень неуютно ей было стоять под всеми этими пристальными, изучающими ее взглядами. И старалась она смешаться с толпой, раствориться в ней.

Но в этот раз спрятаться не удалось. Пришедшие сюда все более-менее друг друга знали. Девушка же была новичком в их среде. И всех интересовало, кто она.

Человек с серым взглядом тоже не раз задавал себе этот вопрос. И когда вышла мама девушки, когда рассказала немного о своей дочери, прочла ее стихи, он твердо решил подойти к ним, правда еще не знал, как это случится. Но время ему помогло.

*   *   *

Девушка сидела, съежившись под сотней любопытных взглядов, сверлящих ее со всех сторон. Ох уж ей эти стихи, эти толпы… Мама уже спустилась в зал и направлялась к своему месту. Но девушка смотрела в сторону, туда, где человек с серыми глазами, на минуту задумавшись, отвлекся от нее. Она думала: «Что ж. Теперь ты знаешь, кто я. И если смотрел ради интереса, то отвернешься, перестанешь мучать меня. А я не буду больше придумывать сказок…».

Он взглянул вновь на девушку, резко осадив на полном скаку ее мысли. Она отвернулась так стремительно, что локон хлестнул ей щеку. Этот взгляд напугал и обрадовал ее. В нем девушка не увидела ни тени зависти, любопытства, жалости – всего того, что было на лицах остальных. С какой-то радостной досадой она чуть не проговорила вслух: «Ты… Я думала, ты, как все... Сколько простого, человеческого в глазах твоих. Так хочу, чтобы взгляд этот был счастливым! Но в нем много боли, страданий, слишком много… Мы с тобой, знаешь, похожи очень... Ну вот! Хотела забыть. Да только моя сказка и не думает заканчиваться. Пока что-нибудь не разуверит меня в ней, так и придется помнить тебя. Вот радости-то!».

В этих мыслях не было совершено никакой злобы. Была радость. Ее-то девушка и боялась. Боялась, как забитая псина, от протянутой руки ждущая лишь удара. Слишком много девушку жестоко обманывали ее же сказки. Она привыкла к этому. И, каждый раз, перед кем-то открывая святая святых своего сердца и души, уже смиренно ждала очередного плевка. Не так обидно предательство, если заранее быть к нему готовым. Но зачем раскрывать сердце снова и снова для плевка? Глупо... Может быть. Но если кто-то единственный на всем белом свете, только он один увидит то, что никто другой никогда не заметит? Придет человек этот, в двери постучится, а его посчитают вандалом и не откроют, как сотням до него... Вот почему девушка добровольно терпела непонимающие плевки невежд.

Человек с бездомным взглядом вел себя странно. Его глазам так хотелось поверить... Поверить, что все закончилось, пришел тот, кто понимает и не надо больше готовиться к боли. Но оказаться уязвимой нельзя... Вдруг эта выдумка погубит ее? «Ну и пусть! Я больше так не могу! Поверю, поверю до конца, раскроюсь вся, а дальше будь, что будет... Мне надоело отовсюду ждать обмана. И если в этот раз опять разобьется красивая сказка, пусть окажусь к удару не готова, пусть сердце станет каменным моё, и никому его я больше не открою. Зачем? Зачем мне те, другие? Ведь я нашла его, средь призраков живого отыскала. Ненужно больше по ночам в окно рыдать беззвучно. Ведь вот он, есть он где-то рядом, пусть мы не знакомы. Но, все же двое нас теперь, похожих в мире» - думая об этом, девушка постепенно успокоилась, и теперь смело, чутко ловила серый взгляд. Она не улыбалась парню, не кокетничала, просто смотрела в глаза ему внимательно и по-детски открыто.

- Я здесь..., - шептали тихонько ее губы. – Подойди, если хочешь.

Парень словно что-то понял. Он стал задумчивым и уже не так упорно высматривал в скоплении чужих лиц одно, будто давным-давно ему знакомое. Было видно, его что-то волновало.

Первая часть собрания закончилась, наступил перерыв. И, как обычно в таких случаях бывает, вся публика из зала в едином порыве устремилась к манящим вкусными запахами прилавкам.

Девушка сидела у одного такого, доедая что-то. Мама стояла рядом, перебрасываясь с дочерью ленивыми фразами, но вдруг... Она узнала бы его из миллиона... Сквозь толпу прямо к девушке, смотря на нее в упор, стремительной ястребиной походкой шел человек с серыми глазами.

Вопросы, сотни их и тысячи все разом хлынули в ее голову. Девушка замерла на секунду, даже дышать перестала от изумления. Потом все ж нашла в себе силы и отвернулась, стараясь сделать вид, что ничего не происходит.

Он подошел, и, бросив на девушку странный, короткий взгляд, заговорил с мамой. Обычная, казалось бы, картина. Девушка привыкла к тому, что ее жизнью и стихами интересуются. Мама в целях рекламы устраивала некоторым нечто вроде экскурсий.  Часто люди знакомились с девушкой, в гости приходили... Но никто не понимал, о чем кричат эти стихи, о чем говорит она сама. Поудивляются, повосхищаются, позавидуют, говоря: «Я бы так не смог», потом они уходили, в лучшем случае оставались хорошими знакомыми или спонсорами. А девушка опять видела вокруг себя лишь пустоту и мрак безмолвия. Уходили, оставляя сердце настежь. Она к этому привыкла...

Но сейчас девушка обо всем, что раньше было, позабыла совсем. Она сидела, словно вдавившись в кресло, уставившись в пол, стараясь из последних сил не поднимать глаз. Иначе даже прохожий заметил бы этот отчаянно кричащий взгляд. Мысли все куда-то провалились. Собственно, они сейчас были бесполезны. Происходящее не поддавалось рациональной оценке. Вообще, все в девушке перепуталось. Или, может, встало по местам своим...

Он стоял совсем рядом, человек с серым взглядом бездомной дворняги. В парне ощущалась большая сила. Не в мускулах виднелась она, а в чем-то таком, что не опишешь. Но эта сила ему мешала. Так огромные крылья, незаменимые в небе, на земле делают альбатроса смешным и неуклюжим. Так в обществе голубей орел нелепым кажется, но голубем ему не стать...

Девушке все это было знакомо до боли, понятно. Ведь она тоже не находила места для себя среди других людей. «Белая ворона» - есть такое выражение... И казалось девушке бессмысленном ее существование. Одиночество предрекала она себе.

Но вот перед ней стоял такой же несчастный. Он прорвался сквозь мрак и холод, он нашел ее, узнал среди толпы, или она – его. Важно другое. Их теперь стало двое в мире. Два одиночества исчезли, сложив счастливую вечность.

Парень говорил с ее мамой недолго. Выслушав монолог о стихах и победах в различных конкурсах, о возможности приобрести сборники стихов, некоторые реплики на отвлеченные темы, он сдержанно рассказал о себе. Было шумно, и девушка не могла расслышать многих слов, фразы долетали обрывками. Но одна пронеслась над толпой, и, хотя человек говорил спокойно и грустно, эти слова сумели перекричать сотни голосов:

- Мое детство прошло на редкость счастливо. Мало у кого такое было. Но юность... Врагу не пожелаешь.

В этих словах звучали боль и отчаяние. Девушка вздрогнула, вскинула голову, человек замолчал. Он не смотрел ни на кого, рассматривая с минуту пол под ногами. На то, что кто-то поймет, услышит его крик, парень потерял почти надежду. Добавлять к сказанному ничего не хотелось. Да и незачем было это делать.

В одно мгновенье девушка вдруг осознала весь смысл короткой фразы. И всколыхнулось что-то в груди у нее, горячее, яркое. Ей стало понятно: этот человек, как и она, в детстве жил лишь своим внутренним миром, в нем был счастлив. Но потом пришлось ему оглянуться вокруг. И что же рядом, кто? Вокруг была пустота... он заблудился в ней, запутался, как в паутине. Мрак застилал глаза, холод опутал сердце. В промерзшей тьме, один, брел человек наугад, приближаясь к пропасти. Некому было разогнать мглу, разбить стужу ярким лучом рассветным, осветить все вокруг. Некому было подать руку и подхватить его в последний миг на краю бездны, удержать от гибели.

Девушка отошла к прилавку с сувенирами. Они ее интересовали мало. Просто девушка разволновалась. И если б не толпа, суета, о, как много сказала бы она человеку с серыми глазами... Она прошлась немного, потом вернулась обратно с безразличным видом.

Парень взял у мамы девушки их домашний номер телефона и ушел. Перерыв заканчивался.

Девушка не смотрела вслед человеку и вообще никуда не смотрела. Все, что было потом, она видела и слышала, словно во сне иль в бреду.

Барды пели со сцены. А душа ее все рвалась к грустному человеку с серым взглядом... Она очнулась, когда шумная публика, полная впечатлений, уже покидала зал. Среди толпы девушка искала глазами лишь одного. Она хотела поговорить с ним, рассказать все-все. Он вышел в вестибюль. Девушка успела бы догнать этого человека, но мама разговорилась с каким-то мужчиной и задержала ее. Беспомощно тайком оглядываясь на выход в вестибюль, девушка вежливо выслушивала его похвалы и любезности. Мужчина был улыбчивый и добрый. Не хотелось его обижать невниманием. А человека с серыми глазами уже было не догнать...

Наконец выбравшись на улицу, девушка напала на маму с вопросами: «Кто этот парень? Что он хотел?» - и другими подобными. Женщина среди прочего назвала дочери имя человека, подходившего к ним в перерыве.

Девушка шла по оживленной улице и думала: «Как все странно сегодня. И небо, и облака, и чувства мои, и это имя... Простое, хорошее. Странно...». Она шла и удивлялась с виду обычным облакам.

Дома закрутилась снова круговерть дел. Начались школьные будни. Уроки, подруги, любимые книги по ночам при свете настольной лампы и долгие бессонные беседы с непроглядной высью мерцающих звезд. Из этого состояла вся жизнь девушки, этим не удавалось заполнить пустоту. Чего-то не хватало. Или кого-то...

Прошло дня три, а может, неделя. В один из вечеров девушка с мамой убивала время у экрана телевизора. Она устало смотрела перед собой. Вяло всплывали образы в голове.

Однажды стало слишком одиноко... Иногда не хотелось жить, ногти до боли впивались в ладони, бешеный крик отчаяния метался в бетонных стенах. Она хотела оборвать разбег, подставить грудь ножам, летящим вслед. «Пусть все закончится, неважно, как... я не могу! Не могу так больше!» - рвалась натянутая струна голоса. Она спотыкалась на бегу, и брызги грязи летели ей в лицо.

Ее спас далекий прозрачный силуэт, неясный образ, мелькнувший на пути. Возможно, это был лишь сон, мираж, но девушка уцепилась за него, как за спасательный круг, новым рывком устремляясь вперед. Какое-то чувство, словно любовь неизвестно к кому, не давало покоя. И девушка часто видела в мечтах своих и во сне родного до слез, хорошего, близкого. Видела, хоть и сквозь сонную дымку, живые и такие настоящие его глаза. Чувствовала, смутно ощущала тепло его груди. Слышала спокойное дыхание, стук сердца, словно сквозь завесу вечности и бесконечности времен. Сны всегда таяли, стоило открыть глаза. Только сквозь холод стекла смотрело на девушку безучастное небо, под ухом ее, в венах руки, отсчитывая секунды, словно тысячелетия, билось ее собственное сердце, спокойно дышала рядом спящая кошка...

Сперва девушке не хотелось открывать глаза, потом засыпать, потом жить вообще. Ей необходимо было знать, кого она любит, видеть, ему отдавать тепло своей души. А где он? Кто он? Там в ночной темноте, непроглядной, как стена, полуночной тишине, совсем близко ощущалось его тепло, слышался неясный ласковый шепот. И только стоило сильнее вглядеться во мрак, протянуть руку на встречу чуду, призрак таял. Или его не было вовсе? Но любовь жгла сердце. Любовь была, значит, и человек существовал на земле.

Девушка искала его и не находила. Неясный силуэт заслонился обычным парнем, каких много. Девушка знала, что не он станет ее судьбой, не она его спасет и изменит. Но все же, хоть немного, стало легче от мысли, что знаешь, кого любишь. Это, конечно же, был самообман. Но тогда девушка еще не знала, как лучше поступить.

Обычный парень ее не любил. Даже не воспринимал, как девушку. Он встречался с одной затем с другой. А с ней делился по-дружески разочарованиями и надеждами, спрашивал совета. В последний раз он пришел сказать, что женится.

Ей было очень больно. Не из-за парня и того, что он выбрал другую. Просто сказка очередная оказалась ложью. И больше не было смысла продолжать эту бесполезную игру. Надо было делать что-то. Ведь можно с ума сойти от одиноких пустых мечтаний. Девушка поняла, что должна найти того родного, того хорошего, что приходит к ней во сне из звездной забытой тайны, из вечности. Но как? Как найти того, кого ни разу не видела и все, что помнишь о нем, - стук сердца, услышанный во сне?

И теперь, делая вид, что смотрит телевизор, она задумалась над этим. Надо снова кого-то ждать, что-то делать. Необходимо начать жить по-новому, словно перевернув прочитанную страницу. Девушка устало закрыла глаза и отвернулась от экрана с мелькающими силуэтами. Как много раз все это повторялось, а новая страница не отличалась от предыдущей ни краткостью, ни содержанием. Все было скучно, как в глупой бесконечной книге. Девушка устала от этих похожих друг на друга, словно близнецы, историй. Так хотелось порвать круг несчастий...

Внезапно и резко зазвонил телефон. Девушка вздрогнула, обернувшись на звук. Мысли прервались и остановились. Трубку взяла мама.

- Алло... Да... Можно... Ладно. До свидания – вот все, что сказала она кому-то на другом конце провода.

Девушка смотрела на мать и вдруг... она совсем забыла. Она не вспомнила эту встречу, эти глаза, это имя... Мама повернулась, и девушка остановила на ней взгляд.

- Парень, что к нам на собрании подходил, завтра вечером придет, - ответила мама на немой вопрос в глазах дочери.

- Наверное, стихи твои посмотреть..., - заметив на лице девушки замешательство, добавила она.

И всю ночь, весь следующий день дочь торопила время, чтобы скорее прошли уроки. Они пролетели, как в ускоренном просмотре. Память девушки ничего о них не запомнила, оставляя место для более интересного и, может, самого важного.

Вечером, после заката, зашел знакомый дедушка-художник, он немного успокоил и отвлек девушку своим не по-стариковски бойким видом, беспечными разговорами. Художник остался молод глазами и душой. Поэтому с ним было весело всегда.

Но когда настал заветный час, она оставила дедушку-художника с мамой на кухне, а сама ушла в другую комнату, села в кресло, встала к окну, снова села... «Ну что ты так волнуешься-то? – успокаивала девушка себя, – он на тебя даже внимания не обратит. Так... стихами повосхищается и уйдет». Она так думала от отчаяния. Но сердце ее с этим не соглашалось. «Я буду сама собой, - наконец решила девушка, – одену любимые потертые джинсы, футболку, простую прическу сделаю». Так она и поступила.

Он пришел, когда уже совсем стемнело. Стихи его интересовали мало. Парень ловил взгляд девушки. Она поняла это, понял и художник, вежливо удалившийся.

Перейдя в ее комнату, они разговорились свободно и увлеченно. Среди прочих тем выясняли, например, откуда взялась пустота. Девушка часто смеялась, говорила всякие пустяки. Она рассказала парню даже то, что опасалась доверять другим. Девушка не боялась ничего, он за несколько минут стал ей близок, словно старый друг детства. Но было еще что-то большее: чувство, воспоминание – неясно...

Девушка сидела к нему вполоборота и невзначай взглянула на парня. Он смотрел спокойно в ее глаза... То ли воображение сыграло злую шутку, то ли ввысь взметнулась отчаянная мечта. Но на один короткий миг перед глазами девушки предстало во всей детальности и яркости видение: она обнимает его, слушая стук родного сердца, чувствуя тепло, знакомый до боли запах волос, безграничное, переполнявшее ее счастье...

Видение испарилось. Но в этот раз осталась с девушкой малая его частичка. Парень с серыми глазами молчал. От чего-то девушке сильно захотелось плакать. Она отвернулась, чтобы этого не заметил собеседник, улыбнулась, и что-то весело заговорила. Улыбка была искренней. Грусть ушла из сердца.

Они говорили до позднего вечера. Расстались уже совершенными друзьями. Уходя, он сказал:

- Я еще приду. Можно?

- Можно, – ответила мама девушки.

- Обязательно приходи, - тихо сказала дочь. Впервые кто-то уходил не навсегда...

Потянулись длинные вечера у телефона, встречи. С ним было ей легко даже молчать. Однажды человек с серым взглядом забыл у девушки свой зонт. Вернулся.

В тот вечер странное видение стало реальностью...

 

 

 

 

*   *   *

 

Даже самая теплая, ласковая весна приходит не сразу. В марте еще метут метели, морозы стоят. И в мае нередко на зеленую траву ложится снег. Но знают нахохлившиеся воробьи, что теплым все равно станет пока не разогревшееся солнце, что зацветут проснувшиеся сады, радостно гудя роями пчел-тружениц. И скачут по веткам птицы-болтушки, смеясь над непогодой, говоря, что холод не вечен, что возьмем свое капель, росточек подснежника, спящий в земле, найдет проталину на лесной кочке, выглянет посмотреть на лучи рассвета. Погладит его зорька, приласкает, как добрая мама, улыбкой встретит пробуждение новой жизни. И тогда, словно дитя любящее, потянется к ней росточек маленький своими листочками и раскроет цветок на встречу теплу ее. Даже дерево старое не выдержит, растрогавшись, заулыбается само молодыми новыми веточками.

Двое ждали свою особенную весну. Ту, что теплом своим согреет сердца, растопит седые льды. Тяжело сдавалась зима, бросалась снежными хлопьями, злобным воем ветра напугать хотела, закрыть солнце тяжелыми тучами. Но превращалась в теплый ливень вьюга, и луч сквозь облака смеялся радугой земле.

Двое тихо сбежали в рассвет. Летящие вслед ножи не настигли их, упав на землю, стали травой. Двое дождались своей весны, он подарил ей мечту, ту, что мог он один осуществить, ту, что купишь ни за какие деньги. А это был лишь маленький свой домик, ширь полей, лесов краса, тепло теперь неуязвимого очага и стук, единый стук двоих сердец...

 

Она вспомнила все, что хотела. Встала. Ветер поправил ее русые волосы, окутывая медовым запахом цветущего мира идущую к озеру женщину.

Там, в сияющей чистой воде резвились дети. Молодой мужчина с серыми, счастливыми глазами подошел и взял женщину за руку. С минуту они молча наблюдали за детьми. Потом она ему сказала тихо:

- В твоей руке – моя рука. И дети наши подрастают. Воскресли оба на века. Любимый, разве так бывает?

И тихо он ответил ей:

- Мечтой творятся чудеса, а для нее преград не много. Открыли мы весне сердца. Так пусть другие тоже смогут!

Двое бежали к озеру, смеясь, беззаботные, счастливые. И утреннее солнце грелось в их любви...

 

P.S. Читающий сейчас эти строки, прощай! Позволь еще немного занять твое внимание. И перед тем, как история эта станет для тебя воспоминанием, я добавляю несколько слов к сказанному.

Теперь ты, может, думаешь: «Выдумка, наивная красивая сказка». Нет. Все немного сложней. История эта реальна. Доказательств приводить не буду. Зачем? Если захочешь, ты сможешь и сам их найти. Как? Подумай.

Мои герои - просто люди. Нет, не в везении дело, не в помощи, пусть даже свыше. Они очень хотели стать счастливыми.

«Все хотят!» - ответишь ты. Да, это так. Но что все делают для счастья своего? И что такого уж немыслимого, невероятного натворили эти двое?

 

Язычник

 

Я проснулся через тысячу с лишним лет…

 

Проснулся. Это было внезапно. Я шёл по лесу, как обычно, гуляя на рассвете. В этом моём призрачно сонном, больном состоянии я всё-таки любил гулять в лесу все эти нескончаемые годы…

Это было, как внезапно нахлынувшее чувство. Огромное, родное, доброе… и воспоминания, мои воспоминания из того далёкого времени…

Я заплакал. Рыдая, лёг на траву. Воспоминания охватили меня. И теперь совершенно точно чувствую я, что родился в тот миг заново.

Помню, как будто это было вчера. Помню всё, и мне не указ ваши умные толстые книги и та ересь, что вы перечитываете из них друг другу. Слова ваши – горькая, позорная ложь на ваших дедов, отцов, что любили вас и хотели защитить от всего дурного.

И теперь слушайте правду, люди добрые. Слушай, народ мой, почти погибший, растерявшийся, спящий, как и я когда-то, но ещё живой. Слушайте, сироты при живых родителях, отнятые от родной колыбели, забывшие себя. Услышь меня, мой кровный, мой любимый брат и сын…

 

Тогда я был язычник. Я считал это слово гордым, сильным, светлым, как и всё, во что…

Нет, я не верил в это. Верить, значит заранее признать, что идея не может достучаться до твоего разума, до твоего твёрдого знания… нет, я не верил в богов своих. Я их просто знал, чувствовал.

Понимаете, это всё равно, что теперь человек скажет, что верит в свою бабушку или мать, или… абсурд? Но как же теперь люди могут говорить о своей вере в Отца? Ах, это другое?..

Вот этим и отличались мы, язычники, от сегодня живущих.

Язычник... Это сейчас таким словом называют всяких упырей и мракобесов. Мол, они бегали в шкурах, воевали, ели людей и устраивали всякие мерзости в угоду деревянным своим истуканам. Это пустое враньё тех, кто никогда не был язычником, кто жил долгое время в чужой культуре, не помня ни минуты из той, когда-то дотла выжженной жизни.

Вы скажете, доказательства есть нашего варварства. Я сейчас всё растолкую. Слушайте.

 

Итак…

Сейчас говорят нам, что поклонялись язычники камням и деревьям, водоёмам, природным явлениям и светилам. Куда ни шагни, повсюду были священные рощи, поля, родники…

А ведь эти объекты не были для нас святы лишь сами по себе. Да, вся наша жизнь была наполнена до предела такими вещами. Но только потому, что для нас был священен весь мир, вся наша природа. Священен, как дар Рода…

Боги – родичи наши, родители, Род наш… мы не верили в них, не молились. Мы просто любили их, всех до Единого… и любили мир, подаренный нам, как великое чудо, бесценное сокровище…

Мы жили счастливыми внуками и детьми, хранимые любовью пращуров. Они рождались вновь в наших потомках, и мы ненадолго тоже уходили и возвращались. Светила ночные и дневные хранили нас от страха смерти, показывая, как силён круг жизни.

Праздники наши были светлые. Прекрасные хороводы водили мы, дивные пели песни. А истуканы деревянные у нас были, как образа сегодня в церквях православных. Это были лишь изображения тех, к кому обращались. Ведь и сегодня люди иногда разговаривают с портретами, фотографиями любимых, но далеких от них людей. Точно так же общались мы не с деревяшками, не им приносили жертвы. Через эти статуи говорили мы с богами нашими, родителями небесными.

Дары мы приносили цветами и плодами земли нашей да трудов своих, всяческим рукоделием, например. Не было никаких смертей на капищах, ни крови, ни стонов. Не было и девок красивых, в озёрах и реках утопленных во славу богов.

Красиво жила Русь. Счастливо. Един, монолитен народ был между собой. Не допускали мы ссор и дрязг с соседями и земляками. И единством этим были сильны.

Никто не правил нами. Всё решалось на совете за разговором жителей одной деревни или нескольких. Законы не было надобности писать. Они были просты и жизненны. Никто и не думал нарушать их.

Всякие набеги отражались. С кровью, с криком, но побеждали наши дружины чужих незванцев, потому что очень любили мы землю свою, Родину. И свободу нашу, волюшку вольную. Против этой любви не было оружия многие века…

Пришли однажды на нас чужеземцы разные, пользуясь гостеприимством и приветливостью. Странные они были все. Ничем полезным не занимались, ничему не учили. Только смотрели всё глазами недобрыми на богатства наши, на жён, на девушек, на парубков. Особенно же им вече наше не нравилось. Часто ворчали, что решать должен всё один, и ему, кроме правления, ничем другим заниматься негоже.

Конечно, смеялись над ними люди. Но не все. Такие находились, которые мнили себя самыми-самыми. Гордыня их ослепляла и жажда власти над другими. С ними-то незваные чужеземцы и сдружились. Внушили им, что власть над другими — это дар особенный, данный Богом. Князьями их называть стали перед ними преклонять колени, ублажать дорогими подарками, золотом обсыпать. Дома им выстроили, словно храмы чудесные.

Ещё чужеземцы стравили людей меж собой ложью и клеветой, и слухами мерзкими, как псов цепных. Потихоньку, не спеша. Долго не хотел народ ссориться. Но добились они всё-таки своих тёмных целей. А потом сказали, что князья-то и нужны, чтобы защищать всех законами своими. И стали они править вольными до того людьми. Потом, конечно, передрались князья меж собой. И стал один князь над Русью. Иноземец. Не доброе началось время.

Власть, она, может, и не так плоха сама по себе. Но только в том случае, когда чиста и беззлобна душа правителя и когда разум его не ослеп от гордыни. Но такие люди разве приходят к власти? Не видел я такого никогда.

А обычных людей власть уродует. Они теряют капля за каплей свою человечность, отдают душу свою дьяволу в обмен на ложное могущество и произвол свой над всеми. Потому и боятся люди над собою правителей, и становиться ими не все желают.

Наверное, всё же не приспособлена от природы душа человека к власти. И наша, русская душа в особенности.

Конечно, сопротивлялся народ новоявленному управленцу. Мы ведь свободу любили более жизни. Не сломить нас было силой вражьей, княжескими наёмниками. Мировоззрение, понимание жизни вело нас. Мировоззрение древнее, от пращуров доставшееся. И если надо, умирали мы за него, потому что не было для нас ничего прекраснее. Лишь оно, это мировоззрение давало нам надежду и возможность снова прийти на землю, обновившись, родившись опять. И не страшна была смерть. Ведь она была не навсегда.

     Задумались тогда князья с чужеземцами. Поняли они эту силу нашу. Поняли, что отрезать надо нас от отцов, от пращуров. И Рода предать забвению, чтобы не смог помогать нам.

И религию, для дармоедов-царей придуманную, о вечном рабстве Богу говорящую, как чуму, на Русь понесли греки-фанатики. Что за рабство, если Бог – родитель наш, а мы его дети? Разве дочь или сын рабы отцу и матери?

Ещё говорила новая вера, что любая власть от Бога. Вот это-то князю больше всего понравилось. Это он и захотел вдолбить в умы русские. И не было дело ему до того, что Иисус эту веру евреям принёс и для них проповедовал всю свою жизнь. Он и был тем мессией, которого евреи ждут по сей день. Почему же они распяли Его, а мы принять должны? Конечно, чужда была нам эта вера.

Вот тут-то всё и началось. Чужеземцы сами стали наших людей, скот убивать, лить кровь их на капища, на жертвенники наши, бросать тела их в озёра, пруды и реки. Детям, сиротами оставшимся после этого или украденным у матерей, да и просто в толпе говорили они, что это, мол, язычники делают, что совсем стыд и совесть потерял народ наш, что вера новая, греческая всех спасёт от убийств… А сами, подбросив на двор кому-нибудь дохлого ворона или знак нечистый, жгли потом целые деревни с малыми детками, женами и стариками, рубили парубков молодых, красивых юных девушек, вопя, что изгоняют дьявола… Люди тогда чище были. Не ведали, что ложь такую лишь в угоду собственной гордыне, в угоду дикому желанию власти творит князь с греческой свитою. Люди думали, что и правда такое творят волхвы и шаманы наши. Раскололось общество на два лагеря. Кто-то поверил в чудовищный обман, кто-то верен был пращурам… И каждый уверен был, что его дело — правое.

Сейчас бы это назвали гражданской войной. А тогда не было таких слов. Был только ужас, непереносимый ужас от того, что оболганные, не понятые, сбитые с пути, лишённые свободы своей и Родины, сыновья пошли на отцов своих и братья стали убивать братьев. Те же семьи, что были едины, уничтожались целиком. Не оставалось и малых деток. Деревни некоторые целиком полегли. Не было никакого больше спасения

Что было делать?.. Погибнуть полностью? Искромсать друг друга мечами, до последнего воина? То-то радовались бы тогда супостаты. Всё богатство, всё раздолье наше меж собой бы они поделили. А детей наших и внуков истребили бы полностью.

Понемногу мы перестали сопротивляться, преклонив колени свои перед властью и новым богом…

Рождались дальше дети, мы всё равно старались выжить. Зачем? Кто знает. Может быть, мы думали, что всё вернётся на круги своя. Опомнятся отступники. Вернутся к Родичам… Мы примирились с новой жизнью, хоть и знали, что нас ждёт лихая доля. Мы как будто уснули. Война усмирила наш дух до времени.

И вроде всё было по-старому, жизнь шла. И теперь в ней совершенно явно чувствовался горький неизбывный привкус недостачи чего-то главного, ценного, чего-то отнятого у нас невыразимо давно…

Мы засыпали всё крепче, мы забывали год от года, КТО мы есть, и ЧТО отняли у нас. Мы забыли всё.

Небесные Родичи не устояли в нашей сонной памяти. Мы рубили, сжигали их в своём сердце каждый раз, празднуя чужие праздники, почитая чужих святых, называя детей чужими, непонятными даже самим нам именами, подгоняя даже язык свой под ритм и смысл чужих канонов. Мы растворялись в подсунутой нам не нашей жизни. И самое страшное, что мы теряли себя, свою душу… И уже наши дети тоже не хотели нас помнить, уезжали от нас по разным уголкам мира, бежали от нас, как от страшной проказы. Сон наш переходил уже в вечное сумасшествие, тупое, машинообразное существование, не отягощённое ни душевными переживаниями, ни самой душой. Что нам нужно сейчас? О чём мы мечтаем? Большинство, что бы мы ни говорили, хочет лишь предаваться наслаждениям своей больной, ожиревшей плоти. Наслаждениям, за которые не нужно платить, не нужно мучиться угрызениями совести. А ещё, больше всего на свете мы хотим, чтобы нас не трогали. Не будем никого ни ругать, ни защищать, отдадим всё, что потребуется, скажем всё, что нужно, проголосуем так, как кто-то за нас решил. И пусть страна катится в мясорубку всемирных интриг, пусть дети в далёкой Африке умирают и дальше с голоду, пусть соседский сын в двадцать лет станет бандитом и убийцей, а ты сам никогда не познаешь ни любви, ни счастья. Лишь бы только позволили дожить, наконец, до пенсии, купить себе водки и забыться в обнимку с телеком, а остальное пропади пропадом…

Но вот теперь пора нам пришла проснуться. Расправить плечи, вскинуть гордо головы. И посмотреть на мир, истосковавшийся по нам. Посмотреть и задуматься что же делать с ним теперь.

Я уже не могу больше стать прежним. Мне нужны мои святые Родичи. Они – моя кровь, мой воздух и жизнь.

Род мой, прости, что сжигал тебя век от века, день ото дня на костре своего безразличия, своей упрямой бесчувственной гордыни. Отцы мои, я предавал вас своей тупостью и жестокостью. Я хочу теперь научиться у вас любви. Я иду к вам Родичи. Прими же меня, Род мой!

 

 

 

Сон

     По межостровной монорельсовой дороге без малейшей тряски и качаний мчался сверхскоростной поезд, направляющийся в Токио. В каждом из его отсеков-купе располагался целый гостиничный номер класса «Люкс» с отдельной ванной, туалетом, спальной и рабочим кабинетом. В каждом таком кабинете стоял самый современный компьютер, подключённый к Всеземной Информационной Сети. Таким образом, пассажиры этого поезда могли за время, проведённое в пути, и отдохнуть, как следует, и поработать, и информацию любую найти оперативно и быстро.

В поезде, в одном из отсеков-купе ехали двое парней, братья-близнецы из России. Один неспешно прохаживался по кабинету, иногда посматривая в квадратное окно. Другой сидел на вертящемся мягком кресле перед компьютером и напряжённо думал. Вдруг он быстро заговорил, обращаясь не то к своему брату, не то к самому себе.

— «В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году под русским городом Владимиром при разработке карьера по добыче глины для местного керамического завода экскаваторщик Начаров заметил в ковше кости очень крупного животного, залегавшие на глубине трех метров. О находке сообщили археологам…

Первые же раскопки ошеломили учёных. Найденные в захоронениях останки людей, украшения и предметы быта свидетельствовали о некой древнейшей культуре. Дальнейшие исследования показали: первобытные люди пришли на берега реки Клязьмы ещё в эпоху древнего каменного века, около двадцати пяти тысяч лет назад.

Они не бегали на четвереньках или в невыделанных шкурах с дубинами. Ученые были поражены другим фактом.

Вокруг скелетов и на них самих было множество украшений, с их помощью была восстановлена одежда древних людей. Она оказалась похожей на комбинезон или вполне цивилизованное платье.

Находка такова, что легче отнести эти останки к захоронению инопланетян, в противном случае надо пересматривать всё наше историческое мировоззрение.

В России государственный историко-краеведческий музей города Владимира разместил в одном из своих залов экспозицию, посвящённую этим уникальным находкам. Выпустил буклет, в котором говорилось, что стоянка Сунгирь — интереснейший археологический памятник России — хорошо известна учёным всего мира…»^*, — Парень немного помолчал. Затем продолжил:

 — Экспозиция Владимирского музея — единственная в России. Иногда туристы посещают место раскопок на Сунгире. В основном они приезжают из Японии, потому что в Токийском национальном археологическом музее расположена более совершенная экспозиция! — он всплеснул руками, вскочил с мягкого вертящегося кресла и быстро подошёл, почти подбежал к своему брату-близнецу. Теперь оба они смотрели в квадратное окно на пейзажи Японского моря за ним. — Я эту статью в ВИСе нашел. Она пятидесятилетней давности. Нет, ты представляешь?! Открытие сделали русские на территории России, а знают о нём лишь учёные, да притом, больше иностранные. Вот Японцы какую экспозицию открыли еще пятьдесят лет назад. Им интересно знать о наших предках. Понимаешь, о наших! А нам, потомкам, наплевать, получается, на историю настоящую. Нам сказали, что человек от обезьяны произошёл, мы и довольны. Легче гораздо жить, если от обезьяны... Мол, цивилизация! Прогресс! И сами всё больше на этих обезьян похожи становимся. Да какой же это прогресс? Какая такая цивилизация?! Если в головы нам эту дурь несусветную впихивают с младенчества? Если историю нашу настоящую скрывают от нас?

— Ты, брат, потише, потише ори…, — сказал спокойно второй парень, тот, что прохаживался иногда по поездному кабинету. — Здесь ведь прослушка везде, камеры слежения…

 — Ну и пусть! — горячо ответил первый. — Вот доберёмся с тобой до Токио, соберём последние доказательства… И тогда узнает мир истинную свою историю! Узнают люди, что не обезьяна их предок, не инопланетяне или ещё что-то. Узнают, что человек возник в одно мгновение в лучах Божественной ярчайшей вспышки. И предок его — Вселенский Разум. У нас с тобой есть все доказательства. Сунгирь — это последний штрих…

Кому-то в мире, видно, было не выгодно, чтоб эти пылкие слова молодого российского учёного услышали люди. Среди правящих кругов наполовину затопленной после очередных планетарных катаклизмов Америки, Европы и Азии уже давно велась скрытая охота на них. Ещё бы. Ведь при единогласном принятии такой истории возникновения человека всем земным сообществом экономика всех этих стран сильно пострадает. Если люди найдут свои корни, они устремятся к Божественной культуре, к Божественному образу жизни. Следовательно, они перестанут болеть и духовно, и телесно. А куда тогда девать мощный порнобизнес, боевики, насаждающие насилие, куда девать продукты-мутанты и всемирную сеть аптек и больниц? И самое главное: чем возместить владельцам такого бизнеса их гигантские доходы?

Вот и полетел вагон суперсовременного поезда, в котором ехали братья-учёные, с крутого обрыва в море. Потом в прессе Японии скажут, что авария произошла случайно. Вот только тела молодых учёных никто в том вагоне не нашёл…

 

В небольшом российском городе к мосту через Волгу подъезжала похоронная процессия. С моста тянулась длиннющая автомобильная пробка. Водитель автобуса с людьми, провожавшими усопшего, чертыхнулся и вылез. Он прошёл вдоль ряда машин и обратился к одному дальнобойщику:

 — Ну что там опять такое?! Я, ядрено налево, людей везу на кладбище! Покойник у меня, ё-моё!

Водитель-дальнобойщик ответил как-то испуганно:

 — Да тут по радио какую-то ахинею несут. Говорят, шторм на Волге небывалый был, середину моста унесло…

 — Чего?! — вскричал водитель катафалка. — Ты со мной шутки шутить вздумал?

 — Да не шучу я! — серьёзно ответил дальнобойщик. — Не до смеху мне. Вон, на пригорок поднимись, да посмотри, что там.

Водитель катафалка так и поступил. Справа от дороги он залез на пригорок.

Там, вдалеке, между двумя берегами текла могучая река. Неимоверно поднявшаяся вода плавно обтекала сверху обломки моста. Вдруг в той стороне, куда уносило течением какой-то мелкий и крупный мусор, вспыхнуло зарево взрыва. Затем очень быстро над тем местом разрослось фиолетовое облако и стало стремительно приближаться. Не прошло и минуты, как оно накрыло городок на Волге…

Водитель катафалка осел на землю. Трава на пригорке мгновенно побелела. Секунду спустя, поседели и выпали все волосы на теле человека, включая брови, ресницы, усы. В следующий миг подул ураганный огненный ветер. Человек услышал крики людей, стоны, шум паники. Это были последние звуки, которые долетели до его угасающего сознания…

 

В Межпланетарном Центре Управления Цивилизациями, расположенном на планете Мора, в секретном отделе закончилось заседание, посвящённое Земле. Почти все члены заседания разошлись. И только председатель ЦУЦа был не удовлетворён собранием. Уже в который раз советник по связям с Землёй докладывала ему:

 — Все контакты с землянами прекратились тысячу земных лет назад, сразу после того, как в одном из небольших земных поселений, в государственном образовании под названием «Россия» произошёл взрыв на местной АЭС, за которым последовало поднятие реки Волги и взрыв хранилища ядерных отходов. Эта, казалось бы, рядовая техногенная авария спровоцировала сильнейшую общественную реакцию сначала у населения России, потом в ближних к ней и в дальних странах. По всей Земле разошлась реакция на какой-то мелкий, незначительный взрыв. Мы тогда готовили план тихого идеологического захвата с целью взять управление планетой в свои руки. Но правители всех земных государств были так обеспокоены общественными процессами, что прибывших к ним агентов прогнали. Один из правителей, тот, что осуществлял управление Россией, сообщил нам: «У НАС ТУТ МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ НАЗРЕВАЕТ. МНЕ БЫ ЖИЗНЬ СВОЮ СПАСТИ. ИДИТЕ ВЫ НА ФИГ. У НАС СВОИХ ПРОБЛЕМ ХВАТАЕТ».

Мы неоднократно пытались повторить наши вылазки, говорили, что поможем, что мы — посланники Вселенского Разума. Но агентов выдворяли сразу же, не слушая и не отвечая…

 — Но почему? — прервал доклад председатель ЦУЦа. — Почему так получилось? Ведь наш аналитический центр высчитал всё до мельчайших деталей.

 — Наш аналитический центр вёл вычисления с учётом тогдашней тенденции деградации людских масс. Но произошло нечто непредвиденное. В двадцать первом веке земного летоисчисления по неизвестной нам причине деградация земной цивилизации остановилась и началась невиданная по своей скорости эволюция. Старые догмы, удерживающие человечество от прозрения, растаяли, появились учёные, говорящие и доказывающие людям правду. Например, два брата из России создали бесспорный научный труд. Он был почти закончен. Оставалось одно последнее доказательство. За ним они поехали в страну Японию. Воздействуя через различные интересы правителей земных стран, мы попытались их физически устранить. Но они выжили, нашли последнее доказательство и рассказали в своём сверхсенсационном труде правду о происхождении Земли и человека. Этим и объясняется небывалая реакция земного сообщества на взрыв АЭС в России, произошедший спустя десять лет после их доклада.

 — И что теперь подсказывает наш аналитический центр? — спросил председатель ЦУЦа.

 — Аналитический центр делал неоднократные длительные расчёты. Мы пришли к выводу, что теперь осуществить внедрение на планету Земля с целью подчинения себе её населения невозможно.

 —  А если уничтожить всё население?

 — Уничтожать нет смысла. Человек — главное звено в природе Вселенной. Непонятно, как, но на нём держится всё мироздание. Если мы уничтожим всех людей, то не сможем разгадать взаимосвязь. А это наша главная задача.

 — А если не всех? Оставить несколько особей для исследований…

 — У человека есть странный внутренний потенциал. Даже один земной ребёнок неизмеримо сильнее всех достижений нашей цивилизации. Запугивание, внушение, даже гипноз долго не смогут действовать на человека. В конечном итоге его мысль, пусть даже сильно заторможенная, так или иначе, найдёт путь к освобождению.

 — Но почему же произошёл переворот в людском сознании? Да ещё так быстро.

 — Мы не знаем, — ответила советник по связям с Землёй. — Вероятно, людям помогает неведомая нам цивилизация.

 — Хорошо, вы можете удалиться, — сказал председатель ЦУЦа. Оставшись один, он надолго погрузился в размышления.

У представителей моранской цивилизации почти не было чувств, их мозг работал ровно и быстро, не отвлекаясь на эмоциональные всплески. Но познать природу чувств, научиться радоваться, грустить, волноваться, наслаждаться, любить и ненавидеть всегда было заветной их целью. С тех пор, как моране узнали о существовании земной цивилизации, они стали пристально за ней следить.

Когда же в людском сознании началась массовая деградация, для моран наступила относительная свобода экспериментов. Чтобы заполучить человеческие чувства, они даже пытались внедрить людские хромосомы в цепи своих ДНК. Ничего не получилось.

Тогда был спланирован план захвата Земли. Но случились в сознании людей резкие изменения. И теперь, вот уже тысячу земных лет ни один лазутчик не может проникнуть даже в околоземную территорию. Моранская совершенная техника попросту выходит из строя при приближении к Солнечной системе. От Земли исходило невиданное по силе, непонятное излучение.

 

Очередной межпланетный патрульный корабль летел по Солнечной системе, направляясь к Земле. Находящиеся в нём двое моран не понимали, почему не вышли из строя их приборы, впервые за тысячу земных лет. Удивляться они не умели, но вынесли решение о приземлении на северном полюсе планеты для разведки.

Как только межпланетный корабль зашёл на земную орбиту, от него отделилась маленькая «летающая тарелка» с теми же двумя моранами на борту и нырнула в голубоватую атмосферу.

Приблизившись к северному полюсу планеты, пассажиры «тарелки» заметили, что на нём нет ледяной шапки. Не было почему-то и полярного Ледовитого океана. Вместо него прямо вокруг полюса и далее простиралась равнина, у точки земной оси покрытая мягким красивым мхом. Чуть поодаль росла невысокая трава и кусты. Вдалеке виднелись даже деревья. В голубом небе пели птицы.

Инопланетяне стояли и внимательно рассматривали всё вокруг. Потом они направились к дальней рощице из деревьев, каждый метр пристально изучая.

Когда они удалились на большое расстояние, с противоположной стороны к их «тарелке» подошла группа людей. Они были одеты в лёгкие рубашки до колен, подпоясанные тесьмой плетённой, похоже, из трав. Ноги людей ступали по траве и по мху босиком.

В руках у них были палки, заострённые внизу на манер карандаша, и деревянные небольшие молотки.

Инопланетяне оставили свои запасные эвакуационные капсулы и «тарелку» зная, что они рассчитаны на удары массивных астероидов и имеют непробиваемую прочность. Кроме того, при попытке взлома срабатывает система безопасности и убивает непрошеного гостя лазером. Правда, было у «тарелки» и у запасных капсул одно маленькое слабое место на самом верху. Если по нему слегка ударить заострённым предметом, аппарат рассыпается на отдельные детали. Эта хитрость придумана для легкости вскрытия, например, при крушении, чтобы поскорей извлечь оттуда раненного пилота и пассажира. Но инопланетяне думали, что никто кроме них этого не знает.

А люди знали.

Они подошли к трем лежащим на земле аппаратам. Сначала они разобрали запасные эвакуационные капсулы, поставив в уязвимое место остриё палки и ударив по ней деревянным молотком. Так же они поступили с «тарелкой». Затем, отбросив свои орудия, люди встали в линию, взялись за руки и, взглядами подняв инопланетный хлам, швырнули его с немыслимой скоростью на родную планету. Туда же они швырнули и межпланетный корабль с орбиты Земли.

Инопланетяне услышали тревожные сигналы индикаторов, находящихся у каждого за ухом, а затем и шум взметнувшихся ввысь обломков. Они побежали обратно, держа своё оружие наготове. Но когда инопланетяне приблизились к людям, их парализаторы и лазерные пистолеты рассыпались в руках, будто из песка были слеплены. Некоторые опасные части одежды тоже растаяли подобным образом, включая пробирки с ядом и самоуничтожители.

Беспомощные инопланетяне стояли и смотрели на людей. Бояться они не умели, потому что не было у них чувств. Но разумом осознавали, что люди могут сейчас с ними сделать всё, что захотят. Инопланетяне мысленно перебирали планы побега один за другим и всё же ничего не могли придумать.

Из группы людей вышел русоволосый статный юноша. Инопланетяне оценили здоровье его тела, ясность и осмысленность его взгляда и, когда он заговорил, чистоту и силу его голоса. Он заговорил беззлобно и даже чуть приветливо.

 — Здравствуйте, сыны другой планеты! Мы не имеем к вам зла. Мы хотим вас очень попросить об одном очень важном деле. Пожалуйста, не думайте о нас плохо. Мы убрали отсюда ваш кораблик и капсулы потому, что они вредят земному пространству. Сейчас, когда обломки их грохнулись на вашу планету, силы, управляющие Морой и другими цивилизациями, начнут готовиться к войне с нами. Она нам не нужна. Если мы вернём вас домой живыми и невредимыми, и вы расскажете им о нас, войны не будет.

 — Как вы вернёте нас домой живыми, если корабль и посадочный аппарат, и капсулы эвакуационные вы демонтировали и отправили на Мору? — спросил один из двоих инопланетян.

 — Мы распылим ваши тела в пространстве на мельчайшие атомы, а затем соберём их на вашей родной планете в той же последовательности и в тех же комбинациях, — ответил человек. Инопланетяне задумались. Через пару секунд уже второй сказал.

 — Каким образом вы осуществите подобное? Ведь это архисложная задача.

 — С тех пор, как мы отказались вас сюда пускать, наша мысль развивалась. Теперь она на бесконечность обгоняет вашу по скорости и информативности. С помощью нашей коллективной мысли мы и перенесём вас на Мору живыми и невредимыми, — человек улыбнулся и добавил: — А теперь, если хотите, я покажу вам кусочек нашей возрождённой Земли. И по этому кусочку вы представите облик всей планеты.

 — А как достичь такой скорости мысли, как ваша? — опять спросил второй инопланетянин.

 — С помощью осознанности и чувств. А чувственность рождается, когда общаешься со всем мирозданьем, — ответил человек, идя с остальными к дальней небольшой роще. При этом он наклонился и погладил траву у ног и попавшиеся на пути кусты, потом добавил:

 — Вот вы, к примеру, знаете, какой была Мора до вашего появленья на ней?

 — Да, — ответил инопланетянин, тот, который первый с человеком говорил. — Планета Мора была безжизненной пустыней. Пыльные бури бушевали там.

 — А вы когда там появились, стало лучше?

 — Мы научились защищаться в совершенстве от пыльных бурь и ветров. И недра мы используем для питания, строительства и топлива.

      — Вы отгородились от природы вашей же планеты. И только недра вы её сосёте. Взамен вы ничего ей не даёте. И потому планета ваша умирает, — грустно сказал человек.

      — Но мы освоим новую планету. И на неё перелетим, — холодно возразил инопланетянин. Человек ответил:

      — А потом третью, четвёртую, десятую… Поганить вам вселенную негоже. Но если вы помочь нам согласитесь, вернём планете вашей молодость и силы, на Землю будет походить она. А заодно и вам подарим чувственность. Только сначала посмотрите, как мы тут живём.

И люди инопланетянам показали жизнь земную. Показали, что Земля преобразилась. Климат её стал тёплым, причём по всей планете тепло распространилось равномерно от полярных областей до экватора, давая больше пространства для жизни. Природа, освободившись от искусственных патогенных вторжений и загрязнений, сумела восстановить свой естественный вид. Социальные проблемы вообще перестали существовать в земном сообществе. Люди показали, какими крепкими растут их дети, с какой рациональностью построен быт и праздники, и каждый день, и час, и миг…

Пусть инопланетяне восхищаться не могли, но разумом они осознавали, на сколько отставали от людей, от совершенства.

Когда экскурсия по земной жизни была окончена, вся группа снова собралась на мхом поросшем полюсе планеты. И инопланетянин спросил:

 — Вы говорили, что мы можем вам помочь и обустроить Мору, чтоб сделать всё на ней, как на Земле.

 — Да, говорили мы такое, — ответил человек. — У вас планета без воды, и потому безжизненна. Но в атмосфере вашей множество воды. Вы можете её собрать в огромнейшие тучи и вылить на поверхность. Потом и жизнь в воде возникнет и на суше. Мы в этом вам слегка поможем.

 — Но какой смысл, какая вам польза, выгода нашу планету помогать обустраивать?

 — Земля уж обжита почти вся. Новому поколению может понадобиться новая планета.

 — Так вы хотите нас завоевать?

 — Не завоёвывать, а чувства подарить мы вам хотим и братьями родными сделать вас, чтоб в дружбе вечно жить. Ну а теперь пора домой вас отправлять. Смотрите, расскажите всё, как есть…

 

На планете Мора в первый раз за всю её историю шёл дождь. И не просто дождь, а будто небеса рушились уже который месяц. Некоторые большие и маленькие впадины планеты уже заполнились водой. Появились шумные реки и маленькие ручьи…

В здании ЦУЦа стояли трое людей, советник по связям с Землёй, двое моран, побывавших на новой, возродившейся Земле и председатель. Все они смотрели на меняющийся лик Моры. Спустя минуту советник по связям с Землёй произнесла:

 — Из всех, известных нам цивилизаций, самой развитой и совершенной по праву является цивилизация земная под названьем Человек…

 

     Я проснулась.

Яркое утро светило в окно.  Две наших кошки дремали у Любимого на груди и в ногах. Он тоже пошевелился, открыл глаза.

 — Доброе утро! — прошептала ему я. — А мне такой интересный сон приснился…

 

Чудак

или

взгляд изнутри

 

     Он родился в страшную грозу. Лило как из ведра. От грома, казалось, вот-вот разорвётся небо.

Его молодая мать жила одна. Не было у неё в этой богом забытой глуши ни родни, ни подруг. Напротив, все сельские за что-то невзлюбили её, прозвав ведьмой. И вроде, не было в ней ничего особенного. Обычная детдомовская девчонка. Бабка, у которой она жила, завещала ей здорового пса, пару котов, да избу в лесу с небольшим огородом в глубине. Алкашей в этом доме девушка не привечала. Вот и плели они в отместку всякую ересь о сироте. Будто ходит она по лесу обнажённая, а по ночам на помеле летает и пугает до смерти запоздалых путников. И конечно, когда увидели её у речки беременной, всем селом единогласно решили, что сам дьявол приходил к ней ночами.

Разумеется, было всё совсем не так. Дьяволы в этом лесу не водились. Зато водились здесь беглецы-заключённые.

Сирота никогда не пускала к себе мужчин, запиралась в доме и безмолвно ждала пока уйдет незваный гость, оглохший от собачьего лая. Но однажды этот лай продолжался весь день и всю ночь, а на утро девушка нашла у ворот спящего парня, измождённого и совсем ослабшего. И, конечно, не смогла его там оставить.

Он рассказывал, как предал его лучший друг, как на суде отводил глаза. Рассказывал, как приговорили его к пожизненной неволе, молодого, сильного и невиновного. С этим смириться парень был не в силах. Он бежал, бежал прямо в объятья тайги, потому что лучше умереть среди этого вечного, непостижимого, прекрасного леса, чем жить без надежды, без будущего среди этих озверевших человеческих тел. Три дня за ним шли по пятам надрывающиеся псы. А на четвёртый его защитил медведь, вставший на пути погони.

Никто не знал в деревне, что у сироты в доме живёт молодой беглец. Эту тайну бережно хранили исполины-сосны и ели, плотно обступившие старенькую избу, да ведущая к ней тропинка, вьющаяся меж деревьев, как нить в траве.

Девушка верила глазам этого человека, сама не зная, почему. Просто добрые, ласковые, светлые глаза. Как им можно было не верить? Она дорожила каждым днём, прожитым с ним вместе, каждой улыбкой его, каждым взглядом. И однажды, спустя много месяцев, он вдруг посмотрел на неё как-то странно, грустно и даже чуть с горечью. Затем обнял, утонув лицом в её волосах и прошептал так тихо, словно про себя:

 — Роди мне сына… нашего сына.

Девушка бросилась к парню на шею и тихо сказала: «Да». Она его отчаянно любила…

Утром она ушла в райцентр. А когда вечером вернулась, увидела распахнутую настежь дверь, фуфайку на полу, кровавый отпечаток ладони на сосне и своего пса, который выл обречённо и глухо. Сирота поняла, что ждать ей теперь одной то крошечное существо, которое они вдвоём с беглецом мечтали вырастить…

 И вот пришёл срок. Она рожала одна. Никто из деревни всё равно не пошёл бы к ведьме в лес, да ещё и в такое ненастье. Все в деревне в тот момент сидели по домам и крестились после каждого удара грома. Сквозь ливень пробралась молодая женщина к заводи реки, где вода стоячая нагрелась за день летним солнцем. И когда тужилась, заглушал гром её крики, а слёзы смывались ливнем. Быстро родила она, в реке омыла младенца и назвала в честь любимого своего Иваном.

Когда пришла в местную церковь через полгода крестить ребёнка, увидали бабки, как красив он, как смеётся в купели. Ещё пуще стали болтать по селу, мол, дитя дьявольское над батюшкой в церкви так и потешалось, так и хохотало смехом недобрым.

Рос Ванька быстро. Не дитя, а подарок судьбы. Тихий, ласковый. Мать проблем с ним не ведала, хоть и отдавала ему всё своё тепло. Когда стал он подрастать, странную особенность за ним заметила. Не лаяли на Ваньку собаки, ни деревенские, ни охотничьи, птицы разные к нему слетались, садились ему на плечи, на голову. Смастерил он дудочку, и с тех пор, как ни заиграет, слетались все птицы на его мелодию и повторяли её голосами своими. Ещё одна странность была у Ваньки. Ребёночком сядет он на пенёк у речки, словно задумавшись, и такая тоска колючая в глазах у него, такая печаль, и слезинки по щёчкам катятся. Ринется мать к нему, обнимет, станет расспрашивать, а сынок твердит каждый раз одно:

— Ничего, ничего, мамочка. Просто мысль не та пришла в голову.

Вырос Ванька красавцем. Глаза синие-синие, волосы золотыми волнами льются на плечи сильные, широкие. Руки ловкие да умелые. Звонкий голос и улыбка детская. Вот только грустным был его взгляд.

Чудеса вокруг него так и вились. То медведя в лесу вылечит, то корову чужую, то козу, овцу потерявшуюся выведет из таких дебрей, куда и смотреть-то страшно. Перестали люди их с матерью бояться.

Девушки почти каждый вечер приходили на речку дудочку его послушать. И плакала дудочка, будто душа в ней живая, будто кается она в чём-то, или кличет кого. Видел Ваня девичьи слёзы, прерывал игру. Говорил он им, что не может из них ни одну выбрать, что любимая где-то ждёт его, снится каждую ночь и зовёт. Понимали его девушки, а всё равно каждый раз плакали. Однажды оказалась в толпе одна новенькая. Она к бабушке в гости приехала. Сильнее всех под дудочку ревела. Прервал Иван игру, подошёл к ней.

— Не губи, — говорит — родное дитя своё. Хоть отец его и не любит тебя, даже знать не желает судьбу твою, сохрани его сына, роди. Не спеши стать убийцей, прошу тебя…

Говорил он и вдруг сам заплакал. И сорвавшись на крик, продолжал в толпу:

— Что ж вы делаете? Люди, что ж вы делаете?! Не увидевших свет убиваете! Отца с матерью проклинаете! Ваши души для счастья созданы. Для любви сердца предназначены. Счастье вами за мусор продано. Ерундой умы озадачены!

Повернулся парень и в лес пошёл. Долго брёл, не видя дороги, не слыша окриков за спиной. И только старый, вылеченный им когда-то медведь сопровождал его.

Не видели его с той поры в родной деревне. Но другие сёла и посёлки, и городишки небольшие стали полниться слухами о парне, исцеляющем болезни руками, а души — музыкой своей неслыханной. Мог он человека здоровым сделать, умным и красивым, но только по воле доброй, по просьбе самого этого человека. Родственникам же, и другим, просящим не за себя, а за кого-то, говорил он, что не может ничего сделать, что свобода выбора есть у каждого, что не может он помимо воли помогать. Важно человеку самому признать, что нуждается в помощи. А они все просили снова и снова одно и то же раз за разом. Всё это выглядело так, как если бы человек, не умеющий плавать, упрямо лез бы в воду. Его спасают, он опять тонет и опять, и опять… Учиться плавать не желает, на берегу сидеть — тоже.

Как приходил Иван в сёла неожиданно, так же и уходил, чтобы появиться уже совсем в другом месте. Прозвали его Чудаком в народе, но слово это произносили с уважением, а некоторые даже и со страхом каким-то непонятным. И вроде ничего не было в Иване страшного. Разве что взгляд необычайный, словно насквозь видящий. И тем не менее…

Много, очень много лет скитался он так по миру. Устал. Понял, что всё без толку. Никому неведомо было, где осел он, в каких лесах, в какой глуши. Слухи ходили только, что живёт в берлоге с медведицей, что весь белый свет опостылел ему. Так и время шло. Возмужал Иван, не парнем стал, а статным мужиком русским, могучим. В лесу он построил себе землянку. Не было похоже на берлогу его жильё, скорее на холмик, заросший малинником, усланный внутри душистой сухой травой и хвоей. Сад вокруг насадил Иван. И был сад его похож на рай земной в глубине леса. Разговаривал он с растениями, и понимали они его. Сорнякам если запретит расти в огороде, не растут. Повелит цветам взойти где-нибудь — всходят. Слушалась его вся живность лесная. Не боялся их Иван, любил. По-отечески как-то, по-дружески. И весь лес, от букашки малой до огромной медведицы, от травинки-былинки до многовекового дерева, весь лес от корней до зелёных макушек своих боготворил Ивана, словно преданный пёс ласкового хозяина.

Люди со злыми мыслями, например, бандиты или охотники, не ходили сюда. Пугал их лес, запутывал, скрежетал стволами старинными, выл по-волчьи, вонял болотами. Добрые же люди, детишки малые принимались лесом радушно. Угощал он их сладкими ягодами, грибами да целебными травами. Правда, к хозяину своему всё равно не подпускал. Отводил от сада чудесного путями окольными, чтобы никто и ничто не мешало Ивану и его раздумьям.

Лет двадцать прошло. В деревнях мужики все состарились. Их лица покрылись морщинами. Животы отвисли, мешки под глазами выросли. А Ивана не трогало время, как был здоровым, статным, на лицо приятным, так и остался. Лишь одиночество тяготило его. И степень этого одиночества, залегшего где-то невероятно глубоко в этих добрых синих глазах, степень этого вселенского одиночества не смог бы понять не один человек. Не смог бы даже если б очень захотел. Всего лишь понять. А уж что говорить о том, чтобы пережить подобное, прочувствовать…

Время всё шло. Деревни пустели. Старики в них умирали потихоньку, а те, что были ещё в силе, молодёжь, все покидали насиженные места, дома, сады, заложенные еще дедами. Уходили они в города, к большим, холодным огням в отчаянной, слепой надежде найти средь них счастье. И никто из них не возвращался. Разваливались деревни без шумных гуляний, без детского смеха. А города переполнялись, словно выгребные ямы, несчастными, разочаровавшимися, заблудившимися муравьями, которым не нужен муравейник, не нужны хлопоты с детьми и стариками, а нужен лишь сироп, огромная бадья сладкого сиропа. Возле неё они готовы жить и умереть, из неё они едят и гадят тут же неподалеку, чтобы не тратить и без того ничтожные силы на бесполезные поползновения. Они даже готовы за эту сладость, за эту блажь перегрызть пополам соседа в битве за большее количество или выгодное положение у кормушки. Самое страшное в этом было их полное согласие с таким существованием. Не ведая иного, они принимали за счастье чувство сытости и покоя. 

Остался хозяин леса теперь совсем один на многие километры вокруг. Он не обвинял их, забывших свет звёзд, голос ветра, песни души, забывших любовь и себя, жалких муравьёв. Только часами, днями, годами напролёт думал Иван над человеческими жизнями, думал, как вернуть людей к хорошему, доброму, чистому творчеству, не задевая при этом их свободу воли и выбора. Ведь только так приходит к счастью человек. Нет окольного пути и нет у счастья многих вариантов. Оно одно для всех, и путь к нему один.

Перебрал Иван все горести людей, особенности психики, души. Но всё ответ к нему не приходил. Так Иван и ждал его, сидя на песке у ручейка, пока не подошёл к нему старик, невесть откуда взявшийся.

— Ванюша, — сказал старик мягким скрипучим голосом. — Скоро срок мой придёт умереть. Но почувствовал я, что зовёт меня лес, и пришёл. Уж, наверно, не выберусь. Ты под дубом лесным закопай моё тело.

Удивился Иван. Первый раз к нему лес человека привёл. Встал он, поклонился дедушке.

— Ты на меня, Иван, не серчай, — продолжал старик, — Я не ради забавы покой твой нарушил. Твоя мать умерла, не успел повидать, — вдруг намокли глаза старика, и скрипучий приятный его голос дрогнул. — Я отец твой, Иван. Перед смертью пришёл на тебя посмотреть…

Рванулся Иван к старику изо всех своих могучих сил. Обнялись они, осели оба на песок. И заплакал старик в руках сына. Прощения за что-то стал просить, каяться. За всё простил Иван старого своего отца. И качать его стал, как ребенка малого в руках своих. Говорил он ему:

— Ты прощён. Не страшись умирать. Я останусь с тобой. Сад расцвёл у меня. Ты уснёшь в том саду и проснёшься опять молодым. И не будешь ты больше болеть и страдать.

Встрепенулся старик, улыбнулся. А потом вдруг серьёзно Ивана спросил:

— Что за сила в тебе? Кто дал право тебе обещать мне покой и прощенье? Уж не Спаситель ли ты? Не Иисус Христос?

Улыбнулся Иван.

— Иисус приходил много раз. И всегда распинали его. И сейчас распинают, в уме и в сердцах. Люди жаждали чуда. Он подарил им множество чудес, а что толку. Самого Христа: его голос, улыбку, походку, глаза, как он смеялся, — всё забыли. Но Меня ни распять, ни забыть невозможно. Даже лгун, говорящий, что нет Меня вовсе, даже он не сумеет стереть свою память, забыть, как шуршала листва для него, как парили над ним журавли, как река улыбалась и чистый, нетронутый, девственный мир, сотворенье Моё и подарок Живой, расстилал перед ним необъятность своих горизонтов. Просто всё. Ты теперь мне отец, ты мне жизнь подарил. Но когда-то давно ты был сыном Моим, ты и все остальные, до и после тебя.

— Так это Ты? — ошеломленно прошептал старик. — Но как?!... Зачем Ты сам?..

— Я изнутри хочу помочь. В душе у каждого проснуться отголоском. Мой голос человеческий услышат все. Мой ум, в обличии земном не отличим от миллиардов остальных. И если Я умом найду ответ, как человечество вернуть в Мой Сад, в Мой Рай, то каждый тоже сможет это сделать. Пусть спят они, но Я не сплю, Я разбужу, Я позову их голосом, словами, им понятными. Они придут, все придут ко Мне, и обниму, согрею, и утру их слёзы… Будет Раем Земля, она опять станет Раем…

Улыбался старик, словно в сон счастливый погружаясь на руках у сына. Уже почти неслышным шепотом он вдруг спросил:

— Скажи, зачем живем и умираем? Зачем ты создал всё из ничего?

— Я создал всё для радости, для счастья. Прекрасное хотелось сотворить. Зачем детей родить стремятся люди? Ведь одному и Мне тоскливо быть.

Старик, всё так же улыбаясь, закрыл свои уставшие глаза. Грудь его замерла на выдохе и больше не поднялась. Подождав немного, Иван положил его остывающее тело на траву. Затем достал свою старую дудочку и, прикрыв веки, заиграл так, как никогда ещё не осмеливался. Мелодия эта разлеталась на многие, многие расстояния, не угасая, не теряя ни единой ноты своей. Казалось, её воспроизводит сам лес, само пространство, передавая, транслируя по всем направлениям звуки неимоверной чистоты и силы. Иван играл, а где-то в разных уголках Земли сначала один, затем ещё и ещё подхватили, словно из воздуха, прекраснейшую мелодию музыканты. Время шло, и вдруг на поляну, где звучала дудочка, вышла женщина с золотыми волосами. Высоко подпрыгнув, она начала сказочный танец, вторя каждому переливу, каждой ноте необычной музыки. Её движения дышали изгибами лебединых шей, лёгкой рябью на потревоженной ветерком глади озера, медленным, но мощным набегом морской волны и причудливыми узорами созвездий Млечного Пути.

Иван оторвал от губ дудочку. Мелодия не прервалась. Он подошёл к танцующей женщине. Залюбовавшись, долго стоял он, не в силах прервать это чудо. Когда же слёзы брызнули из его глаз, и улыбка осветила всё лицо, женщина сама остановилась напротив Ивана, опустила руки, набок склонила голову. Открытым, ясным был взгляд её несказанных глаз.

— Это Ты… — выдавил из себя Иван. — Ты меня нашла…

— Да, — она подошла ближе. — Ты теперь никогда не будешь одинок. Они возвращаются. Слышишь?

Он слышал, слышал свою Мелодию, звучащую из радио и телевизоров, из каждого дома, двора, транспорта. Люди пели и играли на инструментах Мелодию, Его Мелодию. Он видел танцующих под неё людей прямо на улице.

— Слышу…, — Он плакал от счастья. — Благодарю тебя, Любовь, за вдохновение. Я смог найти решенье. Они поймут, теперь они почувствуют своих Отца и Мать.

 

 

Сказка о Сказочнице

 

Подруге моей Прокопьевой А.А. посвящается.

 

Привычный мир исчезал. Он напитывался сказками, снами, образами, как иссохшая пустыня дождём. Он перевоплощался в иное, доселе неизвестное бытие, сливаясь с другими чудесными мирами. Он наполнялся и переполнялся счастьем, словно чаша, налитая до краёв.

В этом бушующем море перемен стояли двое молодых людей и увлечённо рисовали всё новые и новые удивительные картины. Они вылепливались ими прямо из воздуха и затем становились твёрже, ощутимей, потом вставали каждая на своё место, и получался пейзаж, сюжет, потрет, живой и неповторимый. Ещё многое предстояло создать этим двум творцам в их новой реальности.

Никто в этом мире не ведал, с чего всё началось.

А дело было так.

 

Она была странной. Сверстники её уже давно женились и разводились. У некоторых были уже дети. Жизнь, как говорится, била ключом. Её это не волновало. Ей было это так чуждо, как нелепый сюжет картины, висящей на стене какого-то дешёвого кафешки, написанной столь же дешёвым, пропитым насквозь художником. Она выходила на улицу редко и лишь по необходимости: на работу, с работы, в магазин, по делам. Суетящиеся вокруг люди так же не волновали её. Она жила в другом мире, в другой реальности, и этот мир поглощал целиком все её мысли, чувства и стремления. И ещё бы. Ведь это была самая настоящая сказочница.

По вечерам она, прислонившись к тёплой, надёжной батарее, тихо стояла у окна в своей небольшой и самой обычной квартире. Но её глаза видели не тот давно приевшийся городской пейзаж. Нет, они видели далекие пристани, невиданные горные цепи, королевства, никогда не существовавшие, и никому не известных созданий. Это был её мир. Мир, сотворённый по её прихоти, по её замыслу, по её образу и подобию. Мир, сотворённый ею для себя. Это было так ярко, так волшебно… весь мир повиновался её мыслям. И когда входила в него, она становилась богиней. Да, сказками она жила. И не так, как живут вымыслом всякие там шизофреники. Она ЖИЛА ими, а не витала в них.

 

Сказки… они шли за ней по пятам.

В один из дней они сгустились, свернулись в один комочек из чувств, образов и желаний хозяйки. И получилось маленькое шаловливое создание, белое и пушистое, вечно хихикающее. Оно вертелось рядом с ней везде и всегда. Даже когда она спала, когда думала о пустяках, когда вдруг заболевала и лежала в постели в бреду. Неслышно, неощутимо для своей создательницы, маленькое белое существо родилось из её снов и стало жить рядом с ней и расти.

Странный это был рост. Скорее перерождение. Сначала это был белый сгусточек чувственной и мыслительной энергии. Затем он как бы вытянулся, у него образовались пушистые белые ручки и ножки, подобие головы и лица, маленькие белые крылышки за спиной и огромные бездонные глаза. По мере своего роста, своей метаморфозы, существо всё больше становилось похожим на ангела. Собственно, это и был ангел. Добрый и очень сильный. Он мог осушить море, подвинуть гору, оказаться на самой далёкой планете вселенной и вырастить там новую жизнь. Он всё это делал, исполняя волю своей сказочницы.

Правда она об этом не знала. Она думала, что выдумывает всё это просто так, в своей голове или на бумаге. Ей было невдомёк, что добрый и сильный ангел творит её чудеса наяву. Он был невидим, ведь состоял-то из самой тонкой материи мыслей.

О, как часто хотелось ему позвать куда-то, предупредить, ободрить её. Как часто хотелось ему поймать её взгляд… увы, не получалось. Она не знала о нём ничего.

 

Как-то, кажется в самый разгар зимы, она вышла из дома в магазин. Может быть кто-то жестоко обидел её или просто нахлынула необъяснимая всеобъемлющая тоска, как бывало с ней очень часто. Только в этот раз, видимо пришлось ей совсем туго. Она шла по колючей морозной улице, дыша на озябшие руки, съежившись под ледяным, пронзительным ветром, и слезинки замерзали у неё на щеках. Это было так серьёзно, что даже сказочный мир, прежде всегда солнечный, теперь заметала невиданная свирепая вьюга, не имевшая ни конца, ни края. Сказка просто погибала в её ледяных кружевах, а создательнице не было никакого дела до своего мира.

Ангел кружил вокруг. Где-то в невероятных просторах вселенной он взрывал и заново создавал звёзды. Он так хотел согреть свою повелительницу, так хотел помочь… Но как? Чем? Когда нет ни тела, ни голоса. О да, это было серьёзно…

Ангел уже не надеялся, что кто-то услышит его. Он просто кругами летал вокруг сказочницы и говорил, в никуда, в пустоту: «Богиня, богиня моя, ты создала меня из ничего. Повели, и я разрушу мир до основания. Я унесу тебя в такие дали, что тоска не догонит нас. Одно твоё слово, и загорится новое солнце на небе, согреет тебя и развеселит. Только пожелай, и в мире не станет несчастных, больных, злобных людей. Только пожелай, пожелай, слышишь?..»

И вдруг он услышал её шёпот. Шёпот даже не явный, а мысленный. Сказочница с горечью подумала: «Я ждала тебя столько лет. Я думала о тебе. Где ты? Ведь мне тяжело одной. Если ты есть, появись сейчас же. А если нет тебя, то и меня пусть больше не будет!» — и разрыдалась.

Прижав руки к лицу, она побежала, не разбирая дороги, сквозь этот ледяной ветер и стужу. Пробежав немного, натолкнулась на что-то тёплое и отпрянула.

Он стоял посреди улицы. Немного странный и неуклюжий, но смешной в своём новом, почти человеческом обличии. Без шапки, в белом, словно светящемся пальто до пят и с таким же белым большим рюкзаком за спиной. Он стоял и протягивал ей руки. Из огромных его глаз тоже стекали слезинки. Но он улыбался какой-то даже детской, беспечной улыбкой.

 — Это я, моя богиня…

 — Я верю, мой ангел…, — всё ещё всхлипывая, она прижалась к светящемуся пальто. — Где ты был всё это время?

 — Рядом.

 — Почему не приходил? Я так ждала…

 — Ты не просила прийти. Ты просто мечтала. Я исполнил все твои мечты. Они все реальность. Я и сам сотворён тобой, твоей мечтой.

 —  А что это у тебя в рюкзаке? Как смешно.

 —  Это мои крылья. Чтобы не испугать тебя, я спрятал их. Они сильны. Куда ты хочешь улететь, скажи?

 —  Домой, мой ангел, — и ещё сильнее прижалась к пальто.

Они летели прочь из города над домами и улицами, над озябшими автострадами, над тротуарами и скверами, над людьми, потерянными, заплутавшими в этом торжестве января.

 — Я хочу, чтобы все были счастливы в этом мире, — прошептала она сквозь бушующий поток ветра.

 — Только в этом?

 — Во всех мирах, мой ангел.

 — Нам это под силу, моя богиня!

Вдруг выглянуло солнце, и стало гораздо теплее на улицах. Стих ледяной ветер. Из всех домов во дворы, парки, скверы высыпала детвора, весёлая и разная, словно цветной переливчатый бисер. Полетели со всех сторон снежки в прохожих, в машины и стены зданий. И смеялся город. Смеялся до слёз весь мир… все миры.

 — Тебе нравится, моя Богиня?

 — Да. Я сама теперь могу творить чудеса. И ты… ты свободен теперь, мой ангел. Больше ты не обязан слушать мои приказы. Но я прошу тебя, уже не повелеваю, не требую, лишь прошу…

 — Не проси. Я всё знаю… В мире много ещё недодуманных сказок. Я мечтал много лет рисовать их с тобой… Я мечтал о тебе и о чистом, как снег в январе и как первый весенний ручей, смехе наших детей на раскрашенной нами земле. Я хотел научиться любить…

 

 

 

Псина

 

Девушка открыла дверь. На пороге стоял парень, держа на руках чёрный живой комочек. Девушка явно была обижена. Она хотела было сразу захлопнуть дверь перед носом парня, но медлила, глядя на маленькое чудо с огромными влажными глазами, которое он держал в руках. Парень неловко потоптался у порога, затем произнёс несмело:

 - Возьми щенка… Лежал в кустах. Жалко псинку, пропадёт. Из меня, ты знаешь, хозяин никчёмный… Если ты меня ненавидишь, то ведь щенок не виноват. А я сейчас уйду.

Он вздохнул, положил чёрный комочек на коврик и ушёл, оставив дверь открытой.

Девушка долго смотрела на щенка сверху. Потом присела и взяла его на руки. Погладила. Мокрый щенячий язык коснулся её лица по-детски наивно. «Чернушка…» - произнесла девушка, задумчиво глядя в до сих пор открытую дверь. Так удивила её эта встреча через столько лет… Из красивых серых глаз осторожно скатилась слеза.

 

…Она хотела даже выйти за него замуж. Но парень пил. Иногда неделями, месяцами. Девушка пыталась вытащить его из этой зловонной лужи. Она снова и снова приходила за ним на попойки и звала его домой.  И парень всегда шёл за ней, как послушный ребёнок. Но каждый раз снова залазил в эту лужу по самые уши. Снова и снова. А она, рыдая по ночам, не знала, как ему помочь.

В тот раз он напился слишком сильно. Выйдя утром на работу, она нашла его с разбитой головой около своего подъезда. Вызвала «скорую». Поехала в больницу и сидела, сидела в больничной палате всю ночь, слыша, как подсмеиваются и вздыхают над ней уборщицы и медсёстры. И потом она всё приходила к нему каждый день, приносила еду…

Когда парень поправился, Девушка проводила его домой. Они стояли у подъезда. Парень смотрел на серый асфальт, побитый, виноватый. Молчал… Она взяла его руку и прошептала:

 – Больше не пей, Дима, прошу тебя…, – усталый шепот почти слился с шелестом ветра в кустах сирени.

 – Я не могу. Мне нужно иногда расслабляться, общаться с друзьями… – ответил парень, – Оль, но ты ведь любишь меня и таким? А если нет, так что ж…, – он вытянул свою руку из её ладоней и отвернулся, даже отошёл от девушки на шаг.

Она так и осталась стоять на месте. Казалось, без его руки силы в ней иссякли, голова и ладони медленно опустились, тёмно-русые волосы закрыли бледнеющее лицо.

 – Да, я люблю тебя…, – вновь прошелестел её голос. – Но ты выбираешь смерть, а я не хочу умирать с тобой вместе. Именно умирать, ведь у нас нет другого будущего, ты сам выбрал это.

Она повернулась и пошла прочь. А парень не окликнул её. Он был зол. Ведь он не виноват, что так слаб и что ему нужна помощь. А она всегда приходила и спасала, и исцеляла его похмелье одними своими руками. Её любовь исцеляла его снова и снова. А теперь… Теперь она его больше не любит? Значит, нет никакой любви и не было. Иначе бы она потерпела ещё чуть-чуть, и всё бы наладилось…

Он поднялся к себе и продолжил жить. Так же, как и раньше. Но уже никто не спасал его… Сначала выгнали с работы, куда он не приходил неделю. Потом отключили электричество, газ, воду. А как-то раз он и вовсе проснулся на улице. Когда попытался вернуться домой, нашёл там новую входную дверь, новый замок на ней и угрозы спустить с лестницы, сделанные незнакомым мужским голосом. Дима спустился тогда обратно во двор, сел на лавочку. Наступала зима, лужи покрылись ледком. Мокрая грязная куртка пропускала колючие порывы ветра прямо к избитому телу. И жуткая головная боль усиливалась от каждой попытки мыслить… «Ты выбрал смерть» – вдруг вспомнилось ему.

 – Да! – крикнул Дима сам себе. Смерть – это единственное, что следовало по логике вещей в данной ситуации. Он вдруг дико засмеялся, так громко, что стайка воробьёв взмыла из-под его ног и испуганно унеслась к дальним кустам. Всё тело вздрогнуло от боли, болело всё: рёбра, внутренности, руки, ноги. Видно били особенно сильно, чтоб запомнилось. Но водка всё стёрла, а вот почти забытая фраза осталась и сейчас всплыла ещё острее физической боли. И он всё хохотал под ледяным дождём, не чувствуя холода и боли, потом этот хохот как-то перешёл в рыдания, хриплые и страшные отчаянные всхлипы. Весь двор как вымер и словно бы вообще никто на земле не слышал сейчас этих звуков. Притих даже ветер, словно отвернулся от этого участка земли.

Но Дима в этот день не умер. И в этот год тоже. Он бил бутылки и рюмки, которые ему предлагали, нещадно о землю. Он оставил своих собутыльников, выбросив их имена и лица из своей памяти и возненавидев свою слабость. Когда она железными когтями вонзалась в него, и хотелось пойти и забыться, он бил себя кулаками по щекам, хрипло матерился и судорожно хватался за любую работу, какая была, за любое дело. Его приютили в больничной котельной, и Дима пережил зиму в тепле и на больничной еде.

А в начале весны, разнося по фирмам газеты, он вдруг увидел Ольгу, гуляющую с двумя мальчишками-близнецами и очень весёлую. Ну вот, хоть кто-то выбрал жизнь…» – подумалось ему тогда. Стало как-то неудобно и он отвернулся и поспешил уйти. Но ему было всё же радостно за Ольгу. Разве мог бы он сам сделать её такой счастливой? Пусть хотя бы другой… Он шёл с кипой газет и улыбался, словно и сам стал счастливее. Вечером в кустах он обнаружил чёрного щенка. Тот был такой же брошенный и погибающий, как недавно он сам. Но щенок вовсе не был виновен в своей участи, а просто отвечал за чью-то жестокость. И его стало жаль. Так Дима и очутился у Ольгиных дверей ещё один раз. Последний, как он думал.

Река времени всё несла и несла его вдаль. Маленькая котельная, как, впрочем, и грязная куртка, остались в памяти полузабытым сном. Он лишь как прежде, был одинок. Фирма, куда он когда-то носил газеты, теперь была его собственной, но это не приносило радости. Шумные корпоративы, торжества, всё казалось каким-то фальшивым. Коллеги все общались только с рюмкой в руках. Дмитрия один вид этой рюмки повергал в гнев, напоминая тот страшный выбор, который он сделал когда-то. Он часто вспоминал Ольгу, её бессильно повисшие руки и её удаляющуюся тонкую фигуру. Как хорошо, что она выбрала тогда жизнь… Наверное, и мужа она себе выбрала замечательного, раз таких сыновей растит и улыбается так, будто светится. «Разве я мог бы тогда дать ей это?» Потом Дмитрий услышал, что переехала она в пригород. Ну и правильно. Детям на воле расти лучше.

А года всё шли. Однажды он ехал на своём престижном автомобиле по трассе на какую-то деловую встречу. Вдруг, откуда не возьмись, на подъезде к мосту на его мчащийся автомобиль с бешенным хриплым лаем вылетела чёрная собака, мокрая и в кусках водорослей. Оглушительный визг тормозов. Машину раскрутило, но удалось выехать на обочину. Лай не прекращался. Дмитрий выбежал и поднял было руку для удара, но тут заметил развороченные ограждения моста и арматуру, погнутую вниз к реке. Он бегом направился туда. В воде, уже погрузившись вместе с крышей, тонула зелёная «шестёрка», а в ней метались два мальчика лет 12-ти. Не снимая дорогого костюма, мужчина бросился в воду. Двери машины не поддавались, и он ногой разбил треснувшее лобовое стекло. За рулём была женщина без сознания. Он вытащил всех. Пока нёс женщину к берегу, пока успокаивал перепуганных мальчишек вызывал «скорую», странная мысль не покидала его, что он где-то видел и эту женщину, и мальчишек…. И даже собаку, старую собаку, покрывшуюся сединой по чёрной шерсти, чей лай уже доводил его до белого каления… Приехавшая «скорая» спросила имя женщины и детей. И тут один мальчик, очнувшись от шока сказал:

 – Кондратьева Ольга Андреевна! – от этих слов у Дмитрия подкосились ноги, но он облокотился на капот своей машины…

 – Я Дима, а это Андрей, мой брат, – продолжал мальчик. Дмитрий только сейчас заметил, что мальчишки один в один похожи друг на друга. Близнецы…

Собака продолжала лаять и маленький Дима подозвал её к себе и начал гладить.

 – Чернушка…, – повторил мальчик несколько раз. Дмитрий стоял и улыбался какой-то странной улыбкой… «Она взяла щенка» – и эта мысль почему-то так согрела его.

– Мальчиков с матерью надо в больницу, – Сказал врач «скорой помощи», – У матери сотрясение мозга, у детей шок и переохлаждение, – и добавил:

 – А собаку в больницу нельзя…

Тут Дмитрий очнулся.

 – Я заберу пока собаку, – сказал он, набирая номер своего водителя. – Алло! Виктор! Отвези тут одно животное ко мне домой. Собаку. Да не важно, зачем! Отвези и всё! Сейчас!

Чернушка больше не лаяла. Она смутно вспомнила голос и запах этого мужчины в мокром дорогом костюме. Поэтому просто пристроилась в его машине, и тихо дремала в ожидании водителя.

А Дмитрий уехал на «скорой». Он провёл всю ночь в больнице. Водитель привёз ему сухие вещи и фрукты. Мальчишки с удовольствием их ели. Их испуг, кажется, совсем прошёл. Они быстро уснули в своей палате. А в соседней лежала их мама, и Дмитрий всё смотрел на её лицо, покрытое немногими тонкими морщинками.

Она проснулась утром, до начала рабочего дня. Во всей больнице было ещё очень тихо. Рядом в кресле спал, согнувшись, хорошо одетый, седеющий мужчина. Его черты… Они были знакомы до дрожи. Но как? Он ведь пил и совсем сбился с пути тогда. А сейчас он такой…

 – Дима?! – почти крикнула она. Одеяло упало на пол. Мужчина проснулся не от этого возгласа, а от внезапной тяжести на своих плечах и влажности поцелуев на лице, множества поцелуев, разом. Она кинулась к нему на плечи. С такой прытью, словно не было за спиной стольких лет. Он подхватил её на руки и быстро вернул на кровать.

 – Ну, зачем ты так? Тебе нельзя так вскакивать…, – он улыбался и плакал, они оба плакали.

Чуть позже она пила налитый им сок и рассказывала:

 – «Шестёрка» моя совсем была старенькой. Всё чинила её, чинила. У мальчишек моих в городе секция по каратэ, вот я их и возила. А тут на работе задержали, на целый час опоздала за ними ехать. Торопились домой голодные. С горки быстро спускались, а тормоза старые… У моста нажала на педаль, они и лопнули. А Чернушка в приоткрытое окно вылезла, когда тонули… вот и позвала помощь нам.

 – Ну водитель мой накормил её, мясо я ему велел лучшее для неё купить, – Дмитрий не переставал улыбаться и всё смотрел на Ольгу, стараясь запомнить каждую чёрточку, – Где ж твой муж? Наверно, умер он? Хороший был, видимо, раз таких сыновей тебе подарил… Правильный выбор ты сделала тогда. Что я мог дать тебе? А он вот смог.

 – Не было у меня никакого мужа, – она хитро прищурилась.

 – Не было??? – Дмитрию стало душно и сердце его запрыгало. Но почему это произошло, он ещё не понял до конца. – Но как?.. как?...

Он вскочил, и плюхнулся перед её кроватью на колени. Да, конечно, он всё отлично помнил. И сосчитать месяцы и годы было совсем не трудно… А ведь ещё вчера он радовался, что Ольга взяла подаренного им щенка.

 – Прости меня, прости, прости..., – шептал он, уткнувшись в её халат. Он смеялся и плакал одновременно. А за окном на больничном дворе двое близнецов играли со старой чёрной собакой. И звонкие их голоса смешивались с радостным лаем.

 – Ты выбрал жизнь, –  прошептала Ольга, гладя его поседевшие волосы. – Ты подарил мне всё это, спасибо тебе!

 

Старый дуб

 

     Поле.

В стороне тёмной полосой кудрявился лес. Деревья в нём перешёптывались с небом, с полем и ветром. Лесное сообщество жило по своим законам. Оно словно не замечало одинокого седого исполина, не слышало стонов его на холодном ветру.

Как изгой, отделённый от леса дождями, вьюгами да полевыми травами, стоял в отдалении огромный дуб, сгорбленный, словно старик. И лет-то ему не много было. Три века для дуба — не старость. Да, видно, не годы  виноваты…

Когда-то он был красивым, статным. До самого леса шелестела молодая дубрава его сыновей. И радовался отец каждой весной, глядя на новые, проросшие из желудей росточки, и лелеял, и оберегал их…

Но однажды в молодую дубраву пришли люди. Словно ветром ледяным от них повеяло, и глаза недобрыми были. Стали люди топтать проросшие жёлуди и деревца маленькие ломать да топорами рубить, чтоб под ногами не мешались. Застонал дуб-отец, загудел ветер в его могучей кроне, взревел грозно, взвыл отчаянно. Но не услышали люди, не обратили внимания. И уже валили на землю большие деревья. Старый дуб рыдал, гудел со страшной силой. Он умолял, чтобы не трогали, пощадили его детей, чтобы взяли люди его самого для своих нужд. Но ствол у дуба-отца оказался слишком толстый, и множество ветвей держали тяжёлую крону. А людям нужны были тонкие ровные брёвна…

Наконец, убийцы ушли и увезли с собой мёртвую молодую дубраву. Маленькие порубленные и затоптанные деревца так и бросили умирать. Ни одного живого не оставили. И вместе с ними умирал от горя трёхвековой дуб-отец

Год от года он дряхлел. Черви стали точить корни и ствол. Сильный полевой ветер да молнии обломали, опалили могучие ветви. Ведь не было больше рядом верных сыновей-защитников. Жёлуди на дубе больше не созревали. Листьев, и тех становилось всё меньше.

Эта осень, наверное, стала бы последней в его жизни. Дуб хотел, ждал, уходя в зимний сон, последнего удара весенней молнии. Ждал, как спасения от бессмысленных одиноких страданий, от воспоминания, которое невыносимо было хранить в себе. Лучше сгореть дотла под грохот майского грома. Пусть жизнь торжествует вокруг, пусть не омрачает старый, сгорбленный старик-дуб праздника её…

Но в один из дней, под ноябрьской холодной моросью дуб обнаружил на маленькой своей веточке чудом уцелевший от ветров и червей, вполне созревший жёлудь…

О, как же нежно вздрогнуло старое дерево от этого внезапного открытия! Как бережно прятало оно в остатках кроны свою маленькую драгоценность, защищая от колючих порывов поздней осени… И прислушивался отдаленный лес, и даже ветер на время стихал, когда старый дуб баюкал в своих скрипучих ладонях новую искорку жизни, новую надежду, напевая известную лишь ему одному колыбельную. Дерево старалось изо всех сил продержать жёлудь на веточке до первого снега, чтобы не убили его заморозки на голой земле. Когда же повалил белый пух с неба, дуб подбирал подходящий порыв ветра. Нужно было забросить жёлудь на расстояние от родительского ствола, но не слишком далеко, и обязательно с южной стороны, чтоб защищала малыша широкая отцовская спина от холодного ветра, но свет ему не загораживала.

Всё рассчитал дуб. Жёлудь, упавший на мягкую снежную перину, тут же накрыла своим одеялом метель. Когда кончилась она, дуб стряхнул с себя белый покров, чтобы малышу было теплее. Потом, склонившись, словно мать над колыбелью сына, он уснул до весны, полный тихой надежды и ожидания…

И вот уже день стал длиннее. Снег потихоньку сползал в овраги, превращаясь в веселые ручьи. На пригорках, на пригретых кочках дружным зелёным ковром вставали травинки. Вернулись перелётные птицы с дальних краёв. Вечера стали теплее и наполнились удивительным многоголосьем.

Отдалённый лес в изумлении наблюдал, как первым из всех окрестных деревьев просыпается старый дуб. Он старательно брал своими корнями соки земли. Он гнал червей из ствола, из ветвей. Он захотел жить. Нужно было продержаться хотя бы ещё два года. Вдруг проклюнется его единственный жёлудь? Если прорастёт из него деревце, придётся старому дубу жить ещё очень долго. Иначе кому малыша защищать и лелеять? А для этого надо быть здоровым, сильным. Вот и принялся дуб убирать даже из самых застарелых своих трещин всех паразитов, погнал соки в жилах с удвоенной силой и скоростью. И почек оживил на себе как можно больше, чтобы гуще была листва, чтобы крона могла лучше противостоять ветру.

Уже в мае стоял неподалёку от леса помолодевший огромный дуб. Он даже немного распрямился. Дуб стоял красивый, статный, как когда-то давно. И только морщины на его стволе да трещины напоминали о прошлом.

Он стоял, развесистый трёхсотлетний дуб, стоял почти в чистом поле, словно сказочный витязь. Когда оседала на нём утренняя роса иль дождевые капли, старался он сбросить с себя всю воду туда, где в земляной мягкой подстилке набухал медленно его единственный желудь, его маленькая драгоценность. Каждым днём следил дуб, замерев, как приподнимается с земли сухой прошлогодний листок. Всё выше толкал его крохотный стволик… И вот, наконец, сбросил чуть в сторону.

У подножия трёхвекового своего родителя распрямился росточек. Нежно-зелёными своими листиками он улыбался миру и помахивал ему приветливо. Над ним высился дуб. Он так хотел бы заплакать от счастья, но у деревьев нет слёз. Тогда пригнал ветер облачко. Тёплый, словно слёзы умиления, прошёл дождик. А потом высоко-высоко выгнулась через всё небо радуга. И всё вокруг приветствовало новую жизнь.

Старый дуб стоял, роняя на землю капельки. Он теперь хотел лишь одного, чтобы пришли к нему люди с добрыми глазами, чтобы поселились они рядом на многие века и чтобы защитили они молодую будущую дубраву…
Истина

 

     Истина… Одно простое слово… Значение его, вроде бы, всем давно объяснили. На деле же, на вопрос: «Что такое истина?» - не думаю, что кто-то сможет ответить внятно. Стало быть, кроме стандартного определения из словаря, в умах и сердцах людей нет больше ничего об истине. А ведь словарей множество и множество определений, точных, но холодных и потому бестолковых.

     Как, например, африканцу объяснить, что такое снег, которого он ни разу в жизни своей в глаза не видел, не катался на санках, не лепил снеговика?.. Какими определениями передать восторг, когда первые белые пушинки тихонько ложатся на ладонь?

     На что же нам опереться в жизни? И за что бороться? За припомаженную, замаскированную ложь?! Ведь именно это окружает современного человека всю его жизнь, именно это преподносят ему, как долгожданное, желаемое.

     Внутри нас изначально заложено знание воды. И когда мы хотим пить, ищем только её. Никто не станет пить уксус или ещё что-либо, если пил когда-то воду, и она рядом. Если знает, что ему нужно. А если нет?..

     Знание истины и стремление к ней так же заложено внутри нас. Поэтому мы так стараемся найти вовне именно её. И, словно мучимы жаждой, мы пьём изо всех сосудов, видя в них прозрачную жидкость. Но в одной бутылке оказывается спирт, в другой – уксус, а до третьей, опьянев и отравившись, мы уже не в силах дотянуться. Причём на всех сосудах красуется надпись: «Вода». Откликаясь на наши просьбы, нам несут то спирт, то уксус и все, все вокруг пьют их, делая вид, что так и должно быть. Но ведь нам нужна ВОДА! Так недолго и с ума сойти.

     Кто-то с этим смиряется. Умирая от отравления, они твердят: «Такова жизнь. Она несправедлива и коварна». Кто-то предпочитает не пить вообще ничего и умереть от жажды. Некоторые пускаются в мучительные поиски. Отвечая их требованиям, приносят всё новые и новые сосуды с прозрачной жидкостью. В лучшем случае поиски ничем не заканчиваются, длятся всю жизнь до смертного одра. Либо же смерть наступает от отравления, так как слишком много было опробовано, выпито отравы.

Мы всё пытаемся поймать капли грязи, падающие с водосточных труб. Мы прогоняем воду из канализаций, отстойников, канав и туалетов, воду отжившую, отработанную, через мощнейшие фильтры, системы очистки, и пьём её. Мы придумали, как морскую воду опреснить, как сконденсировать пар, как растопить ледники. Мы гоняемся и других гоняем за своими суперидеями. Мы кричим об открытиях на каждом углу. Мы обкладываемся горой книг, на прочтение которых уходят лучшие годы, а то и вся жизнь. Мы снаряжаем экспедиции то в глубокие пещеры, то на склоны высочайших гор, а то и в космические просторы. Мы, как полоумные, ищем истину.

Может, хватит довольствоваться преподносимым? Может, хватит искать истину там, сям, везде, только не под носом, не у себя под ногами? А ведь именно здесь, под нашими грязными сапогами, плавно обтекая грубые подошвы, течет родник с живительной, студёной, так всем необходимой водой. И если на всего лишь один кратчайший миг оторвать свой взор от небесных замков, можно увидеть не один, а нескончаемое количество родников, рек и озёр истины. Их столько, что каждому хватит с лихвой на его жизнь и на бесконечные жизни его потомков. Где Рай, в заоблачных далях? Вода ли в том сосуде, на котором так написано? А что, если на Земле, в каждом из нас – Рай? Попробуй! Всмотрись! И что ты увидишь?

Лошадь

 

Я слишком запуталась, я бегу по кругу. Всё быстрей и быстрей… И выхода не вижу. Всё слилось перед глазами, одна сплошная смазанная масса. Кто-то кричит, бьёт меня хлыстом, рвёт удилами губы… Но я не могу остановиться. Всё отчаяннеймой сумасшедший галоп. Сердце – наизнанку. Сейчас, вот сейчас я порву этот круг, я вылечу прямо в зал, на хохочущие пьяные толпы.

Удар хлыста по ноге… Ещё, ещё… От дикой боли падаю на бегу, лицом вспахиваю грунт арены… Темнота и хохот. Задыхаюсь. Снова чей-то резкий злой окрик, щелчок хлыста, короткий и предательский, как выстрел в спину. Во мне не осталось ни капли гордости. Только боль и страх перед новым ударом.

Спотыкаясь на израненных ногах, встаю, плетусь обратно в свою сырую ржавую клетку. Хохот и свист пьяной толпы затих за багровым тяжёлым занавесом. Большой замок на решётке привычно лязгнул в жестоких руках человека.

В углу ведро с кислой водой и куча грязного сена. Теперь отдохну. Спокойно поем, лягу спать. Боль утихнет. Только завтра всё опять повторится. Изо дня в день (уже не помню, сколько лет) я выбегаю на эту арену.  И всё так же мчусь по кругу. Ведь я – цирковая лошадь.

И никому даже в голову не придёт поблагодарить меня или пожалеть. Зачем? Ведь это моя работа, я должна её выполнять. Но если бы хоть кто-нибудь разъяснил мне: почему и кому я должна?

 

Я родилась в деревне в конце лета, когда созревали яблоки. В незапертой светлой конюшне. Моя мать жила у двоих очень хороших нестарых людей с пепельными волосами и добрыми глазами. Дедушка всё время возился во дворе, выпиливал, вырезал что-то из дерева или сидел на лавочке около дома летними вечерами, о чём-нибудь думая. Бабушка иногда забирала нас с мамой, и мы вместе шли в лес за травами, грибами и ягодами. Мама несла на своей спине две больших корзинки. Бабушка складывала в них всё, что собирала.

Она была самая добрая на свете. Всегда улыбалась. Мы любили бабушку. И она в нас тоже души не чаяла. Утром, когда выходила из дома, бабуля ласково трепала мою холку, а маму гладила по голове.

 Однажды я играла в поле и далеко убежала от мамы. На меня в этот миг вылетела откуда-то огромная собака. А я сама была ещё маленьким жеребёнком. Так бабуля, вооружившись палкой, приняв воинственный вид, прогнала её обратно в подворотню. Вот такая была бабушка.

Только дети её почему-то были злые. Они редко приезжали к нам, жили в городе. Никто из них ни разу не подошёл к моей маме или ко мне. Я думаю, они нас боялись.

Но всё равно я была счастливым жеребёнком. Только это продлилось недолго.

Как-то утром бабушка не вышла к нам с мамой. Вместо неё показался печальный дедушка. Дрожащими руками он надел на маму седло и уздечку, вывел её из конюшни, а меня привязал к кормушке. Первый раз в жизни я оказалась запертой и одна…

Ни маму, ни дедушку с бабушкой с тех пор не видела. Вечером приехали какие-то чужие люди на огромной страшной машине. Меня грубо втащили в её громыхающий тёмный кузов и увезли из детства…

 

Так я появилась здесь, в цирке. Кто-то из здешних лошадей объяснил мне, что бабушка скорее всего умерла, а дедушка продал меня и маму потому, что ему одному с нами не справиться.

Так кончилось моё счастье. Дни поползли медленно, похожие один на другой, как близнецы. Скоро, наверно, на одном из представлений кончится этот замкнутый круг. Порвётся кольцо арены и превратится в дорогу. По ней я вернусь в детство и вновь увижу бабушку, дедушку и маму. Я вновь стану беззаботным жеребёнком. Только уже навсегда…

А завтра я опять выйду туда, к этой хохочущей пьяной толпе. Снова буду бежать по кругу, задыхаясь и падая.

Но, умоляю, скажите мне, кто-нибудь: почему моя жизнь – это вечная скачка по кругу? За что и кому я должна?

 

Мой след

 

Следы на песке, следы на снегу… Их помнит лесная тропинка, их хранит обнявшая морскую волну полоска пляжа, их заботливо укрывает белым одеялом необъятное поле, над ними в потёмках летит бродяга ветер. Он о чём-то поёт соснам, которые своими верхушками задевают звёзды.

Следы то петляют частой кривой вереницей, то вдруг устремляются вперед ровными, широкими, уверенными шагами. Это остался на тропе пройденный мной путь. Я оставляю след в мироздании. Каждое мгновенье сохраняет навечно отпечатки моих ног.

Я то бегу по жизни, то бесцельно бреду, а то и вовсе топчусь на месте или валюсь на землю от усталости. Места моих падений обозначаются глубокими вмятинами, словно трава и снег стараются взять на себя мои невзгоды.

Вот следы пошли размашисто и чётко. Я знаю, в тот миг мне было спокойно и легко. Кое-где из отпечатков ступней выросли скромные полевые цветы и пахучие травы. Счастье, излившись из моей души, взрастило их.

Но вот след изменился. И шаги сбивчивы, отпечатки ног черны, как сажа. Это особенно заметно на снегу. В такие моменты злоба, гнев и отчаянье сжигали под моими ногами землю. Капли слез, пота и крови вокруг тоже могут о многом напомнить.

Мой след петляет на кручах и спускается в пропасти. Но вот загадка, рядом с ним неотступно тянется второй, невесомый, не только щадящий траву и снежную гладь, а взращивающий собой дерева и цветы необычной красоты. Кто же мог оставить такой чудный след на моей жизни? И почему я никого не помню?

 

 - Дочь, это Я взращиваю цветы, чтобы легче и радостней был твой путь. В стремлении поддержать тебя шагаю рядом, не допускаю до твоей души колкое одиночество. Но ты не помнишь меня, не видишь. Это потому, что жизнь твоя захватывающая и непредсказуемая. Мир, создаваемый тобой, отличен от моего, в нём есть зло. Я не творил его, оно твоё. Борьба со злом увлекает тебя. Ты уходишь в свой мир с головой. Словно нарочно избегаешь ровной, широкой тропы и вновь плутаешь среди обрывов.

Ты кричишь, мечешься, бормочешь мольбы и жалобы, будто снится тебе самый страшный сон. И не слышишь сквозь свои стенания ни тихого шелеста листьев, ни звонкого птичьего пения. А ведь так Я говорю тебе: «Проснись, мир создан для тебя, всё вокруг прекрасно. Только проснись и посмотри! Ты спишь. Тебе снится сон…».

Иногда, устав от борьбы, ты в изнеможении падаешь и зовёшь Меня, проклинаешь. Знай, Я не отвечаю потому, что просто пою колыбельную. От неё тебе становится легче, спокойнее.

Изредка ты слабо приоткрываешь веки, видишь свой путь и два наших следа на нём. Один из них часто обрывается там, где другой карабкается из пропасти по отвесу. И тут ты, снова уходя в свой сон, кричишь, что Я покинул тебя в самый трудный час, что мне на тебя наплевать… Проснись, дочь, и увидишь, что в смертельный миг у тебя подкашивались ноги. Тогда я выносил тебя из беды на своих руках. Потому и виден лишь один след вместо двух.

Ты проснись и возьми Меня за руку. Мы вместе побежим по росе навстречу рассвету. Ты рассмеёшься свободно и весело. Ведь это был сон, всего лишь страшный сон…

 

О высоте

 

     …Когда не остаётся ни сил, ни желания что-либо делать, действовать, менять условия вокруг себя, мы говорим: «Руки опускаются». Если процесс идёт дальше, пропадает, тускнеет неуловимый огонёк в глазах. Исчезает стремление как-то меняться внутри себя, жажда нового, надежда на лучшее. А потом угасает желание вообще чего-то желать, иссякает хрустальный звон вдохновения…

     Остаётся лишь безнадёга, липкая, серая, тяжёлая, как болотная тина. Продолжая тему, можно сказать, что так «опускается» душа. Отсюда низкие мысли, низкие чувства, низкие поступки, желания. И, конечно, люди, опустившиеся, опустошённые. Когда их становится много, получается низкое общество, страна, мир. Что дальше? Опустившаяся планета? Опустошённая вселенная?

     Нет! Этому не бывать, никогда не бывать! Потому что есть ещё рядом высота. Та, которая лечит души, помогая им подняться с колен, из тьмы, из болота низости и безнадёги, та, которая дарует крылья ползающим. Это высокая трава и цветы, высокие деревья, высокие волны в море, высокие горы на суше. Есть ещё высокий голос, стих, цвет. Есть высокий полёт птиц. И, в конце концов, у нас есть небо. Та бездонная высь чистой хрустальной синевы, отражающаяся, быть может, в чьих-то глазах, до боли родных.

     Не потому ли мы плачем, взглянув в небо? Ведь нам так порой необходима высота его облаков и звёзд, чистота его красок… И вот уже душа обретает крылья высоких чувств, мыслей, поступков. Загорается во взгляде улыбка, расправляются плечи, поднимаются руки для приветствия и других добрых дел.

     Высота… Её так легко потерять. А найти потом гораздо трудней. Легче залезть в болото, чем выбраться из него.

     Так не опускайте же рук под тяжестью бед, отчаянья и усталости, и тогда спасёте душу от болота низости.

     Берегите высоту! Ведь именно на ней держится мироздание…

 

 

 

 

Поделиться в соц. сетях

--- Подпишись на рассылку "Быть добру"... --- --- Информационная политика портала... ---

--- Приобрести экотовары "Быть добру"... ---